Номером первым в каталоге скидок значится тарантул. Всего за сорок евро двадцать шесть центов можно купить у нас тарантула в сентябре. Чем не повод с оптимизмом смотреть в ближайшее осеннее будущее.
Служебная инструкция
Одно из самых поразительных открытий последнего времени – что когда находишься на границе, разборчивость и непримиримость становятся долгом. Не удовольствием, как кажется тем, кто пока втайне от себя мечтает о праве на высокомерие (и чем более страстно мечтает, тем больше негодует, увидев его у других), а тяжелой обязанностью.
Так происходит на любой границе, чем бы она ни была. От пограничного состояния сознания до просто жизни в Восточной Европе (думаю, есть и другие территории, где граница столь явственна, но могу говорить только о том, что знаю).
Потому что, пока ты на границе, ты – страж, хочешь ты того или нет. Дополнительного согласия не требуется, зарплата – бесценным опытом.
Смысл предрождественской суеты, конечно же, состоит в том, что когда зимняя тьма накрывает нас окончательно и бесповоротно, люди начинают строить себе волшебный город. То есть не строить, а уже готовый наполнять чудесами, как они себе их представляют, как на картинках в детских книжках было, по образцу. Эй, выходите во двор, будем играть в бессмертных волшебников, пока ужинать не позовут!
И если вам кажется, будто я сейчас насмехаюсь, значит, вы очень плохо знаете меня. Я не насмехаюсь, я держусь одной рукой за сердце, которое болит от почти безадресной, почти невыносимой любви к этой удивительной человеческой способности строить волшебные города, самим же в них не верить, самим же при этом смутно надеяться, что все это «покабудке» изменит хоть что-нибудь, а дальше мы сами все сделаем и в бессмертных волшебников превратимся навсегда.
А пока – по домам. Ужинать.
Во время переезда обнаружилось, что у нас скопилось много старых елочных игрушек, которые, конечно, не нужны, но просто так выносить их на помойку рука не поднялась. Несколько самых красивых мы оставили себе и подвесили на люстру, несколько других самых красивых пошли на подарки. Осталось еще два мешка. Теперь я каждый день выхожу из дома с запасом блестящих шишек и шаров и развешиваю их на чужие заборы, на ветки деревьев, на дверные ручки чужих подъездов. Некоторые висят до сих пор, другие забирают дети, по крайней мере, вчера мне навстречу шел совершенно счастливый мальчишка лет семи, прижимая к груди наш большой золотистый шар. Его добыча!
Если бы можно было выбирать способ умереть – вообще любой, вне зависимости от сложности исполнения – мне бы хотелось однажды, много-много лет спустя, взлететь к небу, взорваться там и рассыпаться праздничным фейерверком, а потом падать вниз золотыми шарами, серебристыми шишками, леденцами, мандаринами, шерстяными носками, да хоть копченой колбасой, если именно она может стать источником радости для собравшихся на Ратушной площади малолетних и многолетних детей, которые будут стоят, разинув рты, и пялиться в небо. И вы представляете, что с ними будет, когда они поймут, что все эти падающие с неба подарки можно брать просто так, бесплатно, прятать в карманы, нести домой, прижимая к груди, потому что добыча!
Трофей.
И пусть еще какая-нибудь мамаша дергает сына за куртку: «Смотри, смотри, там, в небе, дракон!» И пусть он сперва ей не верит, потому что уже большой, целых одиннадцать лет, а потом пусть задерет все-таки голову, просто чтобы отстала, а там, в небе, и правда дракон!
Ну и после этого можно спокойно идти перерождаться во что-нибудь прикольное, например, в мире Дэвов. Потому что после такой непростой работы, как тут, всякой мыслящей монаде обязательно надо на курорт.
Сон в летнюю ночь
Вечер четверга – репетиция вечера пятницы, только горожане выглядят еще более довольными: вечером четверга у них не просто все, а ВООБЩЕ ВСЕ впереди. Включая, конечно, вечер пятницы.
Удивительно все же, как я люблю всю эту человеческую суету, включая еженедельное веселье-по-расписанию (при условии надлежащего оформления, конечно, то есть чтобы культурненько отдыхали и выглядели при этом потомками ангельского блуда, а не гамадрилами-оборотнями, воспитывавшимися на лагерных задворках) – люблю, пока бегу мимо, при условии, что никто никогда не заставит меня вливаться в этот дружный коллектив. Но уже и не заставит, пожалуй, поздно меня заставлять.
Но какая же летняя ночь – недавно была вокруг, а теперь уже за окном. Плюс двадцать один, и воздух пахнет всем самым прекрасным, что есть на земле, сбывшимся и несбывшимся, вперемешку. И ветер. И где-то вдалеке грохочет – вряд ли гроза, скорей чей-то сон про грозу.
Но я-то слышу.
Такая странная штука эта ваша органическая жизнь на планете Земля. Но ради таких ночей (и ради того незнакомца, кому сейчас снится гроза) уже имело смысл ее затевать.
Справляюсь
На улице такой ветер, что город, того гляди, улетит нафиг весь, целиком, роняя на землю отдельные черепицы и все, что плохо прилажено.
От этого у меня в кои-то веки ощущение, что я справляюсь.
Спрашивает: как живешь? Как-как, сутки напролет носом в компьютер. А ты? – И я тоже сутки напролет носом в компьютер, обрабатываю фотографии. Глаза, – говорит, – болят, света белого не вижу, в сад почти не выхожу.
Но ты вообще понимаешь, – говорю, – что это и есть счастье? Высшая его октава, круче не бывает.
И он расплывается в просветленной улыбке: – Да, конечно. Да.
Страх может парализовать и тело, и ум. Вопрос только в том, остается ли в этом параличе нечто способное действовать. Очень круто, когда оно есть. Оно – воля. Иного моста в бессмертие из этого нашего адочка я пока не могу вообразить.
Сумма наших коммуникаций с материальным миром не должна превышать сумму коммуникаций с духом. В идеале коммуникации с духом должны в нашей жизни преобладать. Переизбыток материального ослабляет и отупляет. Портит хорошую вещь – сознание. А этого допустить никак нельзя.
Спасти в такой ситуации могут техники, позволяющие поддерживать непрерывную связь с духом. Одно только наблюдение за собственным дыханием способно обезвредить даже такое ужасное действие как посещение гипермаркета. Друг мой рассказывал, как во время пребывания в каком-то (буддистском, скорей всего) монастыре с целью спасения от всего сразу, получил совет стирать носки Бога. Ну, как будто не свои грязные носки полощешь под краном, а Бог (нечто немыслимое и непостижимое, для удобства обозначаемое этим словом) эти носки извозюкал и попросил тебя помочь. Так ненавистная стирка превратилась в своего рода молитву, и этот метод работает для него до сих пор, порой достаточно грязную кофейную чашку за Богом вымыть, чтобы прийти в состояние бодрого деловитого блаженства.
Когда речь идет о таких как бы по умолчанию всем понятных, а на самом деле всеми понимаемых по-разному предметах, как «материя» и «дух» (в нашем частном случае, на самом деле подобных как бы базовых, но при этом индивидуально интерпретируемых штук навалом), надо предварительно договариваться, что мы имеем в виду.
