Потом пришел этот вечер — в середине семестра. По телевизору — ничего, последний номер «Медиевиста» прочитан от корки до корки. Завтрашняя лекция о «Пирсе-пахаре» готова, впереди пустой вечер. За стеной Либераче до смерти дубасит на своем золотом рояле братьев Гершвинов.
В такие вечера Дэниел был особенно уязвим. Без своих компаньонов по ванной, мира которых он теперь сторонился, у него оказалось много свободного времени: время размышлять; время сожалеть о прошлом; время ностальгически вспоминать колкие беседы с Алисон, когда-то заполнявшие их вечерние часы.
Он мог пойти в паб. Мог посетить семью Фетцей. Мог порыться в своей коллекции средневековой музыки и найти что-нибудь, что оттянет Либераче. К тому же его курсу понадобится подходящая музыка в День открытых дверей в середине учебного года. Этот день был важнее январского, потому что студенты должны были продемонстрировать, какую пользу принесли им последние полгода и деньги налогоплательщиков. Шестерка Дэниела задумала поставить отрывок из какой-нибудь средневековой мистерии — «Сошествие в ад» или «Распятие».
Мир вряд ли был готов к повторению «Жены, взятой в прелюбодеянии», и Дэниел улыбнулся, вспомнив о скандале, который вызвала главная сцена, выразительно исполненная его классом в кампусе «Золотого Запада» два года назад.
Книжники, фарисеи и обвинитель подходят к дому женщины.
Книжники:
Взломайте дверь, и мы войдем,
Поднавалися-ка плечом.
И во грехе мы их возьмем;
Их сам порок приговорит.
Поддерживая руками штаны, выбегает молодой человек в камзоле и расшнурованных туфлях.
Молодой человек:
Тому, кто схватит мя теперь,
Я нанесу смертельну рану.
Книжники и фарисеи не обращают на него внимания.
Книжники:
Выходи, жеребец, выходи, кобель!
Выходи, аршин, падкий на разврат!
Выходи, охальница, сучье отродье!
Давно ли проживаешь в этаком блуде?
Фарисеи:
Выходи, блудница, покажися, шлюха!
Появись, гулящая, мы тебя поучим,
Мы тебе покажем, курва-потаскуха,
Как свое дупло охранять получше!
«Западный информатор» как с цепи тогда сорвался. «Сквернословие в местном кампусе!» — визжала передовица, и редакция требовала уволить всех виновных. Барт Манганиз и в тот раз приложил немалые усилия для того, чтобы избавиться от Дэниела.
Дэниел перевел рычажок, проигрыватель проделал свои механические действия, и избиение Гершвинов уступило место диалогу сакбута
[74] и псалтериона.
[75]
В тот вечер в пригородном доме с тяжеловесным фасадом Шарлин Манганиз трудилась над своим страховым альбомом. За несколько лет она заполнила больше дюжины таких альбомов подробностями жизни и, еще подробнее, смерти клиентов своего страхового бизнеса. Она вырезала некрологи из местной газеты и приклеивала их рядом с копиями страховых полисов. Внизу четким почерком добавляла несколько слов от себя, чтобы в будущем, когда случится перелистать эти страницы, — освежить память и пережить ностальгический момент.
Барт развалился у телевизора, наблюдая новости и потягивая «Южный комфорт». Он внимательно следил за потоком кадров, как всегда с выключенным звуком. В результате Барт обычно хорошо знал, что происходит в мире, но не имел понятия — почему и имеет ли это какое-либо значение. Он рассуждал так: все — неважно, а что важно — то по телевизору не показывают. И редко оказывался неправ.
Шарлин немного взгрустнула, вырезая из «Западного информатора» фотографию Перси Маккоя и приклеивая ее в альбом. На фотографии был изображен дряхлый изможденный старик, беззубо балансирующий над какой-то увенчанной кремом губкой и явно помирающий со смеху.
«Перси Маккой на своем столетнем юбилее был приятно удивлен и восхищен, когда сестра-хозяйка и другие сотрудники „Ивового приюта“ преподнесли ему торт», — извещал сопроводительный текст. На самом деле долгие часы ушли на подпирание Перси подушками, на крики и махание руками из-за камеры, пока слабоумная улыбка не осенила необратимо спятившее выражение его лица. Фотоаппарат щелкнул, и совершенно обессилевший Перси рухнул лицом в торт. В тот же вечер он мирно скончался. Так и не прочитанная телеграмма от королевы осталась лежать возле чашки для вставной челюсти.
Шарлин поставила на стол атташе-кейс и достала из него копию страхового полиса Перси. Он подписал его сорок лет назад, не пропустил ни одного платежа и теперь сорвал денежный куш, которого как раз хватит на кремацию. Шарлин приклеила копию рядом с фотографией и подписала внизу: «Без страха в жизни, ведь жизнь застрахована».
— Хочешь чего-нибудь? — Барт поднялся к бару сделать себе очередной «Южный комфорт». Премьер-министр на телеэкране безмолвно громоздил ложь на ложь.
— Немного портвейна. Ты знал Перси Маккоя?
Барт откупорил бутылку.
— Нет. Еще один надгробный камень в книге мертвых?
— Зря ты так. Кажется, тебя возмущает, что в моей профессии можно беспокоиться о реальных людях?
Барт подошел, поставил бутылку на стол и покосился на стопку газет.
— Ты читала сегодняшние газеты?
— Нет еще. А что?
Барт опять плюхнулся к телевизору. Папа Римский врал что-то огромной толпе аргентинцев.
— Парочка твоих реальных людей попала в маленькую аварию. Братья Льюисы.
— Они мертвы? Мертвы! Мертвы!!! — Шарлин реагировала на оборотную сторону страхового бизнеса не хуже мелодраматической актрисы.
— Мертвее не бывает. Нажрались в хлам и полетели домой на своей «сессне». Почти долетели. Сели тоже неплохо, вот только обратной стороной.
Шарлин глотнула портвейна и схватилась за атташе-кейс. Она вытащила полисы, составленные для братьев Льюисов каких-то два дня тому назад. Горячие слезы застилали ее глаза, когда она развязывала фиолетовые тесемки на папках. Дэвид Эдгар Льюис и Пол Митчелл Льюис. Двести пятьдесят тысяч долларов — каждый!
— Они сделали только первый взнос! — всхлипнула она. — И получат, подлецы, полмиллиона за две тысячи. А я — ничего. Жирный ноль. Какая несправедливость! — Ее голос сорвался в вой. — Барт, дорогой, ну почему же я не вписала трезвость? Одно только словечко, и они не получили бы ничего! Ни черта! — Шарлин безутешно зарыдала.
— На сухой закон они бы не согласились. Кто угодно, только не они.
