Дэниел был поглощен чтением, однако время от времени выпуклые зеленые глаза некрупного преподавателя вскидывались и обводили узкий проем между павильоном факультета коммуникации и палаткой факультета образования — единственным местом, откуда внезапно могли возникнуть злонамеренные нарушители.
Группы пересекали этот промежуток, не замечая его, удачно скрытого павильоном коммуникации — большим, обшарпанным тентом, происхождение которого выдавали изображенные на выцветших наружных росписях клоуны. Внутри павильона мускусное зловоние от пота дикого зверя смешивалось с миазмами, восходящими от юнцов, которые, отпихивая друг друга, рылись в лживых брошюрах, восхвалявших журналистику, межличностное общение, анализ текста, теорию радиовещания, способы выражения и прочие предметы, чье существование Дэниел считал для себя оскорбительным. Старый цирк был на славу укомплектован клоунами; его коллеги-преподаватели обстреливали простаков-родителей мечтами о должностном статусе и грудами преступно неправдоподобной статистики, маскирующей горестные перспективы карьеры, жалованья и репутации выпускников «Золотого Запада».
Фигурка вздохнула и откинулась в шезлонге. Вероятно, это будет самый обычный День открытых дверей и ни одного вопроса о средневековой литературе он ни от кого не получит. Дэниел из принципа отказался присоединиться к своим коллегам в павильоне факультета коммуникации, но ютился, тем не менее, рядом с ним, чтобы его не приняли за часть экспозиции расположенного неподалеку факультета образования. Его отвращение к специалистам по образованию было столь велико, что однажды ему даже приснилось, что залы Нюренбергского суда вновь распахнулись под международным давлением, дабы допросить, публично высмеять и казнить преподавателей факультета образования «Золотого Запада» за преступления против человечества, а именно за программу подготовки школьных учителей.
Дэниел ловко нырнул за «Медиевиста», заприметив невнятно бормочущий квартет, сбившийся с курса на павильон коммуникации. Лишь двое из них имели достоверно определимый пол: пара сумрачнолицых женщин, возмутительно толстых, спеленутых в синтетические ткани и дешевый трикотаж. Подозрительное, давно нуждающееся в эпиляции лицо старшей было охвачено плотным, свирепым перманентом, тогда как прическа младшей могла быть разве что наказанием за сотрудничество с нацистами. Мать и дочь, — дедуктировал Дэниел образцы местной женственности, сцепившиеся в поединке за первенство в вопиюще дурном вкусе. Две другие персоны покрупнее забрели ему в тыл, соревнуясь, как видно, за минимальный IQ, и по их пустым глазам и спотыкающейся поступи Дэниел понял, что ему лучше всего бежать. Наверняка отец и сын. Парень заслуживал более высокой оценки за свой разинутый рот и аденоидальное выражение, отец же нес печать глубочайшего замешательства на обветренном лице, из которого толстый язык и впрямь свисал наружу. Черт возьми! Они заметили его. Они приближаются! Дэниел сжался за «Медиевистом», не в силах унять тревогу.
— Это что это тут? — провизжал мерзкий перманент. Ее волосами вполне можно было драить кастрюли.
— Читайте надпись, — отрезал Дэниел.
— Не могу, — парировала она.
Неграмотная! Бог мой! Значит, это скотоводы с западных холмов, с сознанием столь чахлым и ущербленным поколениями кровосмесительных браков, что они не способны думать ни о чем более облагораживающем, чем прирост веса скота для бойни. Дэниел ждал целую минуту, скрытый журналом, но подошедшие не шелохнулись.
— А ты, это, кто? — провыл отец, как будто обращаясь к инопланетянину.
— А кого я вам напоминаю?
— Деда Мороза! — завопила услужливая девица.
— Какая-то, типа, космическая штука, — нечленораздельно прогудел юнец через свои аденоиды.
Они, конечно, скоро уйдут, но что если начнет собираться толпа? Этого ему не вынести. Где же Алисон?
— А какой за это приз? — потребовал перманент. — Мы не хотим больше люля-кебабов. Если опять кебабы, я не стану отгадывать.
Дэниел возблагодарил бога за экспозицию факультета биологии.
— Да-да, люля-кебабы, если отгадаете. Дюжина кебабов! — воскликнул он. Когда он снова поднял взгляд, все четверо уже ретировались. Апельсиновый сок и люля-кебабы — жемчужины нынешнего года в короне факультета биологии, и, хотя их связь с предметом не совсем очевидна, другие факультеты безмерно завидовали. Биологи всегда такие изобретательные.
Дэниел пугливо оглядел проем впереди. Где, черт возьми, Алисон? Она должна была помочь сложить этот гнусный шезлонг, ему ни за что с ним не справиться. Вещей, с которыми он мог справиться самостоятельно, насчитывалось совсем немного, и даже мысль об этом была такой утомительной, что Дэниел сполз на шезлонге пониже и уткнулся в «Медиевиста». Он прочел несколько абзацев из «Рыцарских турниров в песнях и легендах», и, по мере засыпания, образы Креспена де Фюри и сэра Берсилака — Зеленого Рыцаря мягко поплыли перед его внутренним оком, а окружающий гомон постепенно уступил место сладко льющейся песне невидимой девы:
Знай любовь в моей груди,
Ох, да вся я, погляди,
Зазнобилася, дрожу.
Сколько горя я терплю,
Полюби, как я люблю,
Обойму и удержу.
И Дэниел заснул.
Она, конечно же, опоздала. Опоздание всегда отмечало ее прибытие туда, где ей не хотелось быть, — а помогать своему бывшему мужу в устройстве экспозиции в День открытых дверей университета «Золотой Запад» Алисон как раз очень не хотелось. Поднимаясь по лестнице для сотрудников, она оглядывала университетскую сутолоку в надежде отыскать Дэниела и, постукивая кончиком ногтя по переднему зубу и вставая на цыпочки, вглядывалась в толпу. Она была высокой, но в меру, в ней угадывалось что-то индейское. Прямые черные волосы Алисон, заплетенные в косы, обрамляли правильное овальное лицо с высокими скулами и смуглой кожей. Яркую помаду и тушь она все еще любила и сочетала с дешевой этнической бижутерией — кусочками кованого ацтекского деко, индейским серебром, сохранившимися с давних пор звенящими и бренчащими цыганскими побрякушками. Джинсы и футболки прибывали теперь от Кельвина Кляйна и Ива Сен-Лорана, сандалии были итальянские, но в основном она осталась все той же Алисон: слегка небрежной в несогласованной дорогой одежде и неопределенно неподходящей к любому времени и месту. И этот взгляд легкого недоумения, часто принимаемого за досаду, на которую после пятнадцати лет супружества с Дэниелом и шести — жизни с Ларио она имела полное право, как и сейчас, когда она, постукивая по зубам, размышляла о возможном местонахождении Дэниела О'Холигена.
С вершины лестницы хорошо была видна Центральная площадь, где людские массы вздымались вокруг выставок, лозунгов и прочих трюков. Наконец за павильоном факультета коммуникации она заметила спящую в шезлонге фигурку. Спустившись по лестнице, Алисон сделала медленный вдох и бросилась в бурлящую толпу.
Два преподавателя, спотыкаясь, вышли из павильона факультета коммуникации, глубоко всасывая наружный воздух и издавая на выдохе короткие экстатические вопли.
