Мягко всплыв на поверхность, Дэниел обозрел пенистый мир на уровне очков. Вокруг было пусто. Креспен и профессор еще не вернулись с рыбалки на Священном озере, а Зеленый Рыцарь пребывал в горах, где точил Мортибус, чтобы примерно наказать пятидесятников. Пока Дэниел ожидал появления Креспена, его мысли неотвратимо возвращались к старухе из собора. Кажется, она была важным компонентом того, что с ним происходит, и потому необходимо было отрегулировать условия ее существования. Дэниел никогда не был силен в логике, но попробовать все-таки не мешало. Устроившись как следует в ванне, он принялся прорабатывать варианты. Если старуха действительно существовала вне его воображения, она, вероятно, в какой-то момент запуталась в своей вере и в результате взбунтовалась против Писания. Но зачем ей было являться в собор Св. Беды, полировать купель и таскаться по собору в виде слабоумной? Зачем было тратить силы на изобретение альтернативной жизни Христа и проповедовать ее первому встречному?
Ответа не было; скорее наоборот, чем дольше он его искал, тем все становилось менее очевидным. Креспен по-прежнему не появлялся, пена на поверхности воды понемногу таяла: он дает де Фюри еще пять минут, а потом вытащит из ванны пробку и завтра попробует снова.
Допустим теперь, что старуха — плод его воображения, но что это значит? Это значит, если считать еще и Священное озеро, что некую часть своей жизни он проводит среди людей и мест, которые, строго говоря, не существуют. Пусть так. Но что в таком случае означает загадочное появление старухи с переработанной версией Священного Писания?
— Что же происходит? — воскликнул Дэниел, и в тот же момент, словно в ответ, нарисовалась небольшая фигура, которая медленно двигалась вдоль берега Священного озера, отягощенная удочками, наживками, сетями и корзиной для рыбы. Креспен!
— Эй! — закричал Дэниел, немедленно оставив свои раздумья.
Старик повернул к Дэниелу лицо умирающего Лира и опустил свою ношу.
— Хочешь рыбы? — раздался его сварливый голос. Свирепый темперамент Креспена де Фюри был налицо, и хотя он освободился от тяжести, его сутулая осанка ничуть не изменилась. По причине своей согбенной спины старик мог взирать на мир выше своих голеней, только выворачивая голову вверх и назад между лопаток. Его шея, удлиненная десятилетиями подобных упражнений, выглядывала из короткого темного остова совсем неподалеку от того места, где болтались две чахлых ноги. Казалось невероятным, что такие болезненно тонкие конечности могут каким-то образом поддерживать тело. Утомленный, как сейчас, Креспен покачивался и подергивался, словно марионетка в руках ученика-кукловода.
— Фортуна, как обычно, содействовала твоим трудам, — приободрил его Дэниел.
— Проклятый сом. Несъедобен, — Креспен отфыркнул попавшую в уголок рта волосинку.
— Причина твоего щедрого предложения, — заметил Дэниел, но Креспен де Фюри пропустил его сарказм мимо ушей.
— Подлые крестьяне с озера загрязняют воду. Сом только и живет что в мутной воде.
Креспен всегда был такой после отпуска. Его отдаление от Великого Труда вызывало стресс куда быстрее, чем его могли растворить любые каникулы. На горизонте замаячил бедолага Туд Кнутсен с грубыми самодельными санями за спиной, с которых каждая кочка стряхивала лагерное оборудование, ящики с провизией, инструменты, рыбные снасти, пишущие и измерительные приборы.
— Аккуратнее! — закричал Креспен. — Святые мощи! В любой дыре меня преследуют обалдуи. — Невзирая на свое образование, Кнутсен порой бывал еще глупее, чем Берсилак.
Огромный терпеливый швед обиженно остановился, раздувая щеки, словно Великий Старец Севера,
[40] и смахивая струящийся по обветренному лицу и длинной седой бороде пот.
— Добрый вечер, Дэниел.
— Рад тебя видеть, Туд.
— Я тоже. Ты, кажется, обуреваем радостью, друг мой. Академический год уже начался? — профессор Кнутсен не утратил былого интереса к университетской жизни и любил завязать с Дэниелом ученые диалоги о Средневековье.
Креспен не желал иметь с этим ничего общего.
— Где Берсилак? Эти снасти все руки мне оборвали.
— Берсилак точит Мортибус. Нам надо разобраться кое с кем из пятидесятников.
— Ни в коем разе! Я это запрещаю! Не желаю, чтобы вы проливали здесь кровь и превращали Священное озеро в хирургическое ведро, только бы удовлетворить твою реваншистскую блажь. Берсилак впадает в безумие, когда машет своим жутким топором. Тебе не следует его поощрять.
— Единственное его развлечение.
— Я запрещаю! Избыточное насилие, сопровождающее подвиги Зеленого Рыцаря, выбивает меня из колеи и тормозит мой Великий Труд.
Упоминание о Великом Труде Креспена, его чертежах и экспериментах прозвучало сигналом, колоколом к молитве, напомнившем Дэниелу о старухе и ее рассказе про жизнь Христа-подростка.
— Креспен, тебе известно, что Иисус Христос проводил оптические опыты?
Эффект, произведенный этими словами на Креспена де Фюри, был весьма драматичен. Креспен вдохнул воздух с такой силой, что вполне мог повредить легкие, глаза его выпучились, а лицо побагровело. Это ужасное положение длилось так долго, что Дэниел подумал, не хватил ли старика удар и не удерживается ли он в стоячем положении исключительно силами rigor mortis
[41] Туд Кнутсен бросился старику на помощь, обхватив огромной рукой его тощие плечи, а другой поддерживая за талию.
Понемногу Креспен отошел, и выражение смятения на его лице сменилось сначала подозрительностью, а затем свирепостью. Он стряхнул с себя объятие профессора Кнутсена и повернулся к Дэниелу.
— Надеюсь, для твоего же блага, что только что произнесенные тобой слова связались вместе тем самым случайным манером, который нередко диктует твои мысли и артикуляцию. Расскажи о происхождении твоего лепета, только не ври и не путай.
— Скажи «пожалуйста».
Креспен был так взбешен, что у него застучали зубы.
— Проклятье! Пожалуйста!
— И дай разрешение, нет, лучше благословение на наказание пятидесятников.
— Проклятье! Ну хорошо же. Но после этого — все вычистить до блеска, закопать то, что больше пяди, и не сметь бросать потроха в Священное озеро.
— Думаешь, это разумно, Дэниел? — Туд не сумел скрыть ухмылку, и Креспен прожег его уничтожающим взглядом.
— Думаю, да. — Дэниелу так редко приходилось контролировать Креспена, что он не был склонен выдавать сведения, разглашение которых наверняка приведет их отношения к обычному статусу. Но пуговичные, прожигающие пену глаза настолько нервировали его, что вскоре он уже описывал, как и где встретил старуху, и пересказывал ее истории. Выражение лица Креспена менялось с каждой произнесенной Дэниелом фразой от удивленного к изумленному, от подозрительного к доверчивому и, наконец, к лихорадочно предвкушающему. Туд Кнутсен был в равной мере взволнован.
