— Я читал об этом в газете и надеялся, что ты уже в тюрьме.
— Газета в своем репортаже была несправедлива. Группа религиозных фанатиков растерзала скрупулезнейшее воспроизведение средневековой придворной жизни, приняв меня за Антихриста.
— Я присоединяюсь к их заключению. Почему от тебя пахнет духами? Или это макияж?
— Совсем немного румян.
— Обольщаешь в Доме Господнем?
— Вы увиливаете, Деклан. Я бросаю вам вызов: назовите мне имя хотя бы одного подлинно неверующего, который бы начал войну. Хотя бы одного!
— От тебя пахнет псиной.
— Не от меня, а от Гленды.
— От Гленды?
— Это моя собака.
Тревога отца Синджа усилилась.
— Дьявол! Надеюсь, она не с тобой?
— Со мной, и из-за вас нервничает. От нее пахнет только тогда, когда она нервничает.
— Что если собака нагадит в исповедальне? Вонь останется навсегда! Нам придется к чертям снести весь собор! Господи, прости! Уходи, прошу тебя.
— Мне нужна помощь. Вы не смеете отринуть нуждающегося.
Последние крупицы терпения Деклана Синджа улетучились вместе с отчаянным вздохом. Он сжал зубы.
— Веруешь ли ты в Бога Отца, Всемогущего, Творца неба и земли и в единородного Сына Божия, Господа нашего, рожденного от Марии Девы, который придет судить живых и мертвых?
— Что за нелепый сценарий! Конечно нет!
— В таком случае убирайся!
— Что-то горит.
— Это бульон… Черт возьми! — отец Синдж глянул за край рясы, на пол и, к своему ужасу, обнаружил, что обогреватель вовсю плавит Деву Радующуюся. Ее улыбающееся лицо погружалось во все более оседающее тело. Дэниел из-за жалюзи тихо замурлыкал «Паром через реку Мерси». Отец Синдж, как завороженный, взирал на последнюю улыбку Радующейся Девы, навсегда исчезавшей в растекшейся лужице ее собственной субстанции. Жуткий символизм настолько подавил Деклана Синджа, что ему стало дурно. Пробивший немедленно озноб вновь сбросил на пол пелеолус. День был погублен.
— Ты должен уйти. Меня наверняка ждут.
— Минуту, — сказал Дэниел, и Деклан Синдж услышал, как он открыл дверь исповедальни. — Никого, или правильнее сказать: ни души, — произнес он и вернулся, приблизив лицо так близко к жалюзи, что священник смог разглядеть пару ярко раскрашенных щек, светившихся в сумерках исповедальни, как попка макаки.
— Хорошо, Деклан. Я приблизился к сути. Что бы сделал Христос, если бы Он узнал о стремлении бюрократии университета «Золотой Запад» закрыть последнее пристанище науки, а именно курс по средневековой литературе? Поставьте Его на мое место.
— На твоем месте Он бы непрерывно молился о возвращении Ему веры, — раздраженно сказал отец Синдж.
— Ну вот, опять. Еще один фатальный недостаток христианства, верно? Христос — не сам человек, а Его евангельская схема, — совершенно бесплодная модель для действия. Вдумайтесь в описание Его жизни. Как раз тогда, когда пращи и стрелы наиболее неистовы, когда, казалось бы, нам необходимо принять от него предписание и вдохновение, происходит что? Ну?
— Уйди из исповедальни.
— Я скажу, что происходит. Христос совершает чудо. Блестяще! Но совершенно бесполезно для восьми миллиардов человек, лишенных способности творить чудеса в своем репертуаре ответов на превратности существования.
— Я вызову полицию.
— Конечно, я понимаю, что, когда толпа носится по Иерусалиму, выкрикивает твое имя и размахивает парой досок, размер которых соответствует твоему росту и длине обеих рук, ты должен использовать все свои уловки, но существуют горы отменной литературы для доказательства того, что героический конфликт вполне можно разрешить и без обращения к сверхъестественным способностям участников. Жизнь Христа так же относится к человеческим обстоятельствам, как жизнь Супермена. С таким принципиальным неравенством между Добром и Злом итог борьбы между ними очевиден.
— Твоя картина жизни Христа глупа и оскорбительна.
— Жизнь глупа и оскорбительна, Деклан. Моя проблема в том, что в понимании этого я довольно одинок. Обычно я справляюсь. Я могу держаться за свои книги и плыть вдали от обломков, но сейчас они норовят меня утопить.
— Желаю им всяческих в этом успехов. Я не могу помочь тебе, О'Холиген. Не помог бы, даже если бы мог. А от запаха твоей псины меня тошнит.
— Прежде чем я рухну под ношей вашего сострадания, я скажу, как вы можете мне помочь.
— Знать ничего не хочу. Ради всего святого! Это — Господня обитель, и от Его имени прошу тебя уйти.
— Вы должны записаться на курс средневековой литературы в «Золотом Западе».
— Что еще за глупости? Не может быть и речи.
— Разве сан священника запрещает изучать мирскую литературу?
— А почему я должен записаться?
— Потому что силы тьмы пытаются уничтожить мой предмет. В ожидающей меня борьбе мне нужна группа надежных и лояльных студентов.
— Я не буду ни тем ни другим.
— Конечно будете.
— Я приказываю тебе и твоему бациллоносителю покинуть мою церковь.
— Я собираюсь прийти на воскресную мессу.
При этих словах Деклан Лойола Синдж впал в угрюмое молчание. Это не была пустая угроза. Начать с того, что Дэниел не принял отказ от латыни в литургии. Его присутствие в церкви сопровождалось дерзкими выкриками перевода, разносящимися над священником и паствой.
— Господь с тобой.
— Dominus vobiscum!
— И с духом твоим.
— Et cum spiritus tuo!
Хуже того, Дэниел отказывался утихнуть и во время проповеди. Священники, привыкшие к пассивной, а то и безразличной аудитории, при первом столкновении с восклицаниями Дэниела замирали на кафедре с открытым ртом. Отец Синдж прекрасно это помнил. Как-то раз он сплетал элегантную метафору о Рождестве Христовом и закладке киля корабля, когда ткань его проповеди была прорвана возмущенным воплем из дальней части церкви:
— Что за ужасная софистика!
На какое-то жуткое мгновение он подумал, что услышал Глас Божий, но потом решил, что виной всему — игра воображения или акустика собора. Его речь вновь потекла плавно, но тот же голос раздался вновь:
— Откуда вы об этом знаете?
Отец Синдж отыскал крикуна — мелкого, с волосами цвета имбиря, человечка, прислонившегося к одной из задних колонн. Хилость и общая незначительность выскочки привели священника к жестокой тактической ошибке. Он настроился на повелительный тон.
— Мой разговорчивый друг, там, позади. Не соизволите ли вы продемонстрировать нам свой недюжинный ум отсюда, с кафедры, и поделиться с нами плодами своей мудрости?
