— А те тарелки, которые сейчас рассматривает господин
Потапов, имеют какую‑нибудь ценность? — поинтересовался Сильвестр.
Роман действительно сидел вполоборота к серванту и постоянно
косил на него глазом. Как только на это обратили внимание, он непроизвольно
втянул голову в плечи и переспросил:
— Какие тарелки?
— А что тут такого? — мгновенно вспылила
Изольда. — Тарелки красивые, с птицами. Практически произведения
искусства. Никто не может запретить любоваться.
— Это так, всякая ерунда, — махнул рукой Леонид
Николаевич. — Друзья надарили. Решили, что если я коллекционирую посуду,
меня обрадует любая хрупкая финтифлюшка. В квартире есть только одна авторская
вещь, на которую можно обратить внимание. Статуэтка. Она стоит у Антонины в
спальне, на комоде.
— Что за статуэтка?
Сильвестр сидел в свободной позе и даже время от времени
закидывал ногу на ногу, как будто вел светскую беседу, а не допрос.
— Это ангел, — ответила Тоня. — Такая изящная
вещь…
— Фарфор, лепка, подглазурная роспись, незначительные
сколы по основанию, — вмешался Костя Чихачев, тихонько постукивая ногой по
полу. — Без клейма, но с подписью автора. Подпись заканчивается сердечком.
— Автор — Михаил Иванович Зарудный. Работал в основном
в пластике малых форм, — будто читая лекцию, продолжил Леонид
Николаевич. — Делал жанровые статуэтки, любил сюжеты из жизни детей. Ангел
относится к середине двадцатого века. Ничего особенного, смею вас заверить.
Дорого, красиво, не спорю. Однако в любом антикварном магазине вам предложат
десятки сопоставимых вещей. Это не только мое мнение. — Изотов посмотрел
на Чихачева и, пожевав губами, заявил: — После того как Костик сплясал вокруг
меня папуасский танец, умоляя продать ему ангела, я подумал — чем черт не
шутит? Вдруг я что‑то проглядел? И отнес штуковину на экспертизу
серьезным людям. Они пожали плечами, и все.
— А Костик с самого начала знал, что это произведение
искусства хранится в спальне Антонины? — спросила Изольда, буравя взглядом
молодого человека.
Чихачев кинул в ее сторону хмурый взгляд и ответил:
— Мне понравилась статуэтка. Но когда я узнал, что
Леонид Николаевич решил отдать ее Тоне…
Что значит — отдать? — ворчливо прервал его
Изотов. — Статуэтка принадлежала ее матери. Потом, правда, перешла ко мне.
И я хотел подарить ее племяннице на свадьбу.
— Когда я все это узнал, то перестал и
спрашивать, — подвел черту Костя.
Майе стало немного неловко. Этот парень выглядел ужасно
уязвимым после того, как Леонид Николаевич разоблачил его интерес к фарфоровому
ангелу. Как будто родители в присутствии чужих людей высмеяли собственного
ребенка за то, что он до сих пор спит с плюшевым мишкой.
— Статуэтка на месте? — поинтересовался
Сильвестр. — Вы проверяли?
Леонид Николаевич пригладил свои седые космы двумя руками,
потом в очередной раз потрогал шишку на голове.
— Дело в том, что когда пришла брюнетка, ангела в
квартире не было.
— Вот как?
— Сегодня я брала его с собой, — призналась
Тоня. — Он у меня в сумке. Сейчас я вам его покажу.
Она достала пакет, из него — мягкую тряпицу, в которую
оказалась завернута небольшая фигурка ангела стойкими, почти прозрачными
крыльями.
— Милая безделица, — одобрил Герман, взвесив ее в
руке после того, как Сильвестр со всех сторон эту безделицу осмотрел. — Я
на нее раньше внимания не обращал, если и видел. Ты носила в сумке такую
хрупкую штуку? — обернулся он к Тоне.
— На счастье, — застеснявшись, призналась
та. — Она всегда мне помогала. А сейчас, когда за мной начали бегать по
пятам какие‑то ужасные личности…
Так уж и ужасные, — буркнул Леонид Николаевич. Он отнял
ангела у шурина, выбрался из кресла и, подойдя к серванту, поставил за
стекло. — Кто такой ужасный за тобой бегал?
— Человек с родимым пятном на лице! — торжественно
объявила Шура. Поскольку она одна видела преследователя вблизи, ей захотелось
похвастаться. Получилось очень торжественно.
— Что‑что? — переспросил Леонид
Николаевич. — Человек с родимым пятном?
Майя могла бы поклясться, что он переменился в лице. Даже
его лысина потеряла яркость, побледнев, как предрассветный месяц. Бросив
затравленный взгляд в сторону шурина, он буквально пал в свое кресло, тяжело
дыша открытым ртом.
— Какие драматические эффекты, — повел бровями
Герман и процитировал: — Человек с родимым пятном на лице! Похоже на историю о
пиратах. Помните, мы в детстве такие читали: «За ним следовал одноглазый шкипер
на деревянной ноге! Ио‑хо‑хо, и бутылка рома».
— Раз так, перейдем к вашему приключению, — не
обращая внимания на это «йо‑хо‑хо», сказал Сильвестр, переведя
взгляд с Шуры на Костю, а с него на Тоню. — По телефону вы мне рассказали
про фотографию.
Тоня достала из сумочки распечатку и подала ему, торопливо
объяснив для всех остальных:
— За нами следил мужчина, вернее, двое мужчин. Один шел
пешком, а второй страховал его на мотоцикле. Шура вступила с ними в схватку и
отняла у одного рубашку. В кармашке оказался фрагмент фотографии женщины, на
ней — сережки. Такие же, как у меня, они достались мне от мамы. Верно, дядя
Леня? Это мамины сережки? — тревожно спросила она, не спуская глаз с Леонида
Николаевича. — Тетя Лида всегда говорила, что мама постоянно их носила. Ты
всегда расстраивался, когда видел их на мне, потому что они напоминали тебе о
ней.
— Ну да, кажется, — тусклым голосом ответил
Изотов, взглянув на фото. — Впрочем, не могу поклясться, что это именно те
самые сережки…
Он явно был в замешательстве и снова потрогал шишку на
голове.
— Да нет, конечно, те самые, — не согласился
Герман, заглянув в распечатку. — Моя сестра Лида говорила, что, когда
случилась авария и ребенок попал к нам, она хотела сразу их снять. Моя сестра
считала, что негоже маленькой девочке носить золото. Но уши только что
прокололи, и серьги некоторое время нельзя было вытаскивать. А потом, когда все
зажило, Тоня ни за что не хотела с ними расставаться. И спала в них, и
купалась. Я отлично это помню. Лида постоянно жаловалась на это дикое детское
упрямство. Она говорила, — он нервно хихикнул, — что серьги можно
оторвать только с ушами.
— Я должен знать, как произошла авария, — заявил
Сильвестр тоном, не терпящим возражений.
Это был правильный тон, «хирургический». Таким тоном
разговаривают, когда в интересах человека собираются вмешаться во что‑то
очень личное, болезненное.
Леонид Николаевич понял, что ему никуда не деться, и тяжело
вздохнул, прежде чем начать.
— Моя сестра Лариса и ее муж Игорь жили в ближнем
Подмосковье, в Ильменском. Антонине тогда было чуть больше трех. Лариса была
известной балериной, ее знали на Западе… Игорь из семьи дипломатов, отец
устроил ему карьеру, а когда умер, оставил большую квартиру в Москве. Но ребята
туда редко наезжали, им нравилось в Ильменском — ценили зелень и воздух,
говорили, что ребенку это необходимо. У них, конечно, была машина, они ведь
постоянно были в разъездах.
