Кругом все грохотало, взрывались бомбы, рвались снаряды и мины, свистели осколки и пули, замертво падали сраженные бойцы, просили о помощи раненые, земля под ногами ходила ходуном, как палуба корабля во время шторма. А Сталина, страшно испуганная, усмиряла дрожь в коленях и, стиснув зубы, вцепившись в рифленые рукоятки, стреляла по пикирующим самолетам, ловя их в перекрестие прицела.
Отразив очередную воздушную атаку, она, не успев передохнуть, стереть пот с лица, торопливо, дрожащими руками вставляла новую патронную ленту, набрасывала смоченную холодной водой мешковину на раскаленный ствол крупнокалиберного пулемета, чтоб хоть немного его остудить. А потом, опустив ствол пулемета к земле, била, била короткими очередями, почти в упор по наземным целям в серо-зеленых мундирах, по бегущим прямо на нее врагам, орущим и стреляющим…
Когда она увидела танки и бронетранспортеры, то на мгновение замерла: «Неужели конец?» Но навстречу бронированным чудовищам, пригибаясь, перебежками, устремились отчаянные моряки со связками гранат. В одном из них она узнала Алексея Громова. И факелами вспыхивали танки, с белыми крестами на башнях… Алексей подбил один танк, потом пошел на второй, успел бросить гранаты и подорвать его, но и сам неестественно повалился набок. Остро кольнуло под сердцем. Нет, нет!.. Слезы сами покатились по щекам. Нет! Не может такого быть?!
К нему бросились моряки, потащили Громова к укрытию, полуразрушенной каменной стене…
— Алеша! Алеша! — пересохшими губами, сквозь слезы, повторяла Сталина и длинными очередями отсекала группу немецких солдат, которые уже намеревались захватить раненого Алексея и его спасателей…
Всем сердцем, всей душой она была с ним, милым, родным, любимым, но покинуть свой боевой пост не могла, не имела на это права. Ведь бой продолжался. Все вокруг гудело, грохотало, земля нервно вздрагивала, свистели осколки, лицо опаляли горячие волны близких взрывов. Но Сталина уже была другой. Собранной и жестко целеустремленной. Весь жар возмущенной души, огневой факел вспыхнувшей мести вкладывала она в то длинные, то прицельно короткие пулеметные очереди…
Сталина даже не заметила как наступил вечер, как бесконечно долгое сражение потеряло накал, как немцы откатились и стрельба утихла. Только чадили черными космами дыма подбитые танки и бронетранспортеры, стонали раненые, да где-то недалеко, у разрушенного гнезда, подавала печальный голос одинокая птица.
Защитники первого сектора не дрогнули, они выстояли на этом танкоопасном направлении, остановили, задержали опьяненных успехами фашистов. Они закрыли выходы из Сухой речки и по Ялтинскому шоссе в Золотую долину, в пригороды Севастополя. В Балаклаву немцы не прорвались.
В тот вечер Сталина с замиранием сердца выспрашивала санитаров о судьбе Громова. От них она и узнала, что Алексей тяжело ранен, что его отправили с первым санитарным транспортом в Севастополь.
— А куда? — допытывалась Сталина. — Где его искать?
— Повезли чемпиона в самый главный военный госпиталь морского флота. Врач, то есть капитан медицинской службы, сама поехала с ранеными.
Вырваться в Севастополь, посетить госпиталь, повидаться с Алексеем ей ни в тот день, ни в последующие так и не удалось. Подразделения, состоящие в основной массе из моряков, еще не прочувствовавших особенности войны на суше, понесли большие потери. Каждый боец был на счету, тем более пулеметчик зенитной точки. Ни о какой увольнительной «по важному случаю» не могло быть и речи.
А через двое суток, когда отбили Генуэзскую крепость и закрепились в ней, ее отдельную зенитную пулеметную точку сразу же перебазировали туда, в стены крепости. Окончательно поняв, что в ближайшее время ей не представится возможность выбраться в Севастополь, Сталина стала настойчиво теребить телефонистов штаба, чтоб они «хоть что-нибудь узнали». И вскоре ей сообщили, что чемпиона отправили на Большую землю, в Новороссийск, на санитарном теплоходе «Армения» в сопровождении лидера «Ташкент».
— «Армению» в открытом море разбомбили, она пошла ко дну… Спастись почти никому не удалось.
Неужели и Алеша тоже?..
Не может быть!..
В такое она не верила. Не хотела верить.
А к вечеру пришло еще одно сообщение: часть раненых той ночью погрузили и на лидер «Ташкент».
Появилась надежда. Стало легче. Надо продолжать искать. Надо сделать запросы по госпиталям в Новороссийске… Помогут в Политуправлении флота. Только бы выбраться в Севастополь.
3
В одном из помещений Генуэзской крепости, еще недавно служившим складом, моряки нашли железный бочонок.
— Может, братва, в нем спирт? — многозначительно сказал шустрый Василий Тюрин, жадно принюхиваясь.
Моряки заинтересованно оглядывали находку.
— Через железо не пахнет, — сказал со знанием дела Чернышев, постукивая по бочонку ладонью. — А что там жидкость, так это точно!
— А вдруг там спиртаган технический? Запросто копыта откинем.
— Не дрейфь, сейчас проверим.
В бочонке оказалась краска. Самая настоящая. Эмалевая, белого цвета. Василий Тюрин вздохнул и почесал затылок, сдвигая бескозырку на лоб.
— Куды ж ее теперь, а? Выбрасывать-то жалко.
— Помозгуем, — сказал Чернышев. — А пахнет качественно. Мы такой накануне майских праздников на корабле камбуз красили.
— Ныне праздник Октября на носу, а тут, того и гляди, фрицы опять попрут.
— А мы праздник устроим! С шумом и громом! — произнес Тюрин, оглядывая моряков. — Фрицы завизжат от злости! Помните кино «Волочаевские дни»? Как партизаны япошек в ярость привели?
Кинокартину помнили. Она нравилась, смотрели помногу раз. Тюрин напомнил про надпись на обледенелом скате сопки, на вершине которой укрепились партизаны. Надпись была ядреная.
— И мы такую нарисуем!
Стали сообща придумывать слова, чтобы зацепляли фрицев за нутро, доставали их до «самых печенок».
— На стене крепости ночью выведем большими буквами, чтобы даже издалека гадам было видно!
Нашли крепкую веревку и кусок доски, соорудили подвесную «люльку». Ночью спустили на ней с зубчатой вершины стены Тюрина, держащего в руке кисть, какой обычно белят стены, на второй веревке опустили бочонок с краской. Трудился Василий в поте лица почти два часа, старательно выводя каждую букву:
ЭЙ, ВШИВЫЕ ФРИЦЫ,
А ХУХУ НЕ ХОХО?
НАКУСЬ ВЫКУСИ!
И под этой надписью остатками краски нарисовал большую дулю.
Утром, как и ожидали, начался продолжительный «праздничный салют» со стороны немцев.
Генуэзская крепость была самой крайней южной точкой Севастопольского оборонительного района. Отсюда, от скалистого берега Черного моря, брала свое начало основная линия инженерных сооружений обороны легендарной базы Черноморского флота. Она выросла из ничего, была создана буквально на пустом месте за короткое время руками трудолюбивых севастопольцев. Она встала непреодолимой преградой на пути врага, ощетинилась штыками морских бригад, опорными узлами, долговременными огневыми точками, бронированными колпаками, открытыми артиллерийскими позициями, на которых установили пушки, снятые с затонувших кораблей, наспех вырытыми линиями окопов, пулеметными гнездами, блиндажами, противотанковыми барьерами. Эта линия обороны, словно жесткий пояс, неровным полукольцом опоясывала, охватывала подступы к Севастополю. От стен Генуэзской крепости пролегла она, перерезая железнодорожные пути, шоссейные и грунтовые дороги, через горы, долины, реки, до города Качи, знаменитого своим авиационным училищем, и там уперлась в западный берег моря. Весь пояс обороны был разделен на четыре самостоятельных сектора. Сектор под номером один начинался именно отсюда — от берега моря, от Балаклавы и пролегал по северо-западным скатам гор, перерезая стратегическую дорогу на Ялту, охватывая богатый совхоз «Благодать», до деревень Комары и Нижний Чоргунь. Комендантом первого сектора был назначен полковник Петр Григорьевич Новиков, человек решительный и смелый.
