Шелли, конечно, стала возражать, сказала, что этого не может быть, и даже Ричард вмешался: «Ты все-таки полегче, Дэвид». «Но она именно так и говорила!» — стоял на своем Дэвид, и Шелли — о, она, разумеется, была потрясена до глубины души — не выдержала: «Ах, Дэвид, нам ваши отношения с самого начала, собственно, казались несколько нереальными. Уже и одной разницы в возрасте, пожалуй, хватило бы…» А Ричард, глядя вдаль, на озеро, еще подлил масла в огонь: «Вот именно — разница в возрасте… А знаешь, Дэвид, что я понял насчет разницы в возрасте? Согласно общему мнению, девушкам нравятся мужчины постарше, потому что им не хватает отцовской любви. Это, можно сказать, классическая теория. Но на самом деле девушки предпочитают немолодых мужчин потому, что обретают возможность управлять ими, а в случае чего и обвести вокруг пальца. И мужик в таких союзах — именно девушка, это я тебе точно говорю. Ну, а Энни твоя была самой обыкновенной шлюхой».
По мнению Шелли, это прозвучало слишком резко, ей как-то сразу стало не по себе, и она, извинившись перед мужчинами, сказала, что ей пора заняться обедом, и собралась уходить, но потом, поколебавшись, все же сказала: «Дэвид, я отнесла твои вещи вниз, в гостевую комнату, хотя тебе, возможно, неприятно будет там оставаться, потому что… ну, ты понимаешь… ведь именно там…»
«Ведь „именно там“ ничего такого не было! — резко прервал ее Дэвид. — „Именно там“ Энни с отвращением от меня отпрянула и заявила, что ненавидит этот ваш огромный новый дом. А потом еще прибавила: „Этот дом для Шелли — все равно что мужик с пенисом. Он ее ублажает“. Да, именно так она и сказала».
На этом месте Шелли прервала свое повествование; в глазах у нее стояли слезы.
А Дотти вдруг страшно захотелось громко рассмеяться. Она едва сдержалась. История, рассказанная Шелли, показалась ей очень смешной, одной из самых смешных среди тех, какие ей довелось услышать за многие годы. Однако, мельком глянув на Шелли, она поняла, что та в ярости — видимо, она все же почувствовала, что Дотти разбирает смех, хотя самой Дотти всегда казалось, что чисто внешне она всегда исключительно спокойна, сдержанна и даже, пожалуй, безмятежна. Ну что тут поделаешь, подумала Дотти, раз она сумела догадаться, что мне смешно, то и должна была прийти в ярость. В конце концов, смысл рассказанной Шелли истории в том, что Энни ее унизила, а смеяться над тем, кого унизили, — последнее дело. Это Дотти понимала отлично.
И все же…
Дотти машинально поправила на подлокотнике кресла сбившуюся салфетку, связанную крючком. В душе у нее боролись весьма противоречивые чувства: с одной стороны, она Шелли сочувствовала, а с другой — хотя бы по тому, как изменилось освещение в комнате, — ей было ясно, что Шелли проговорила не менее двух часов. И все о себе. Нет, она, разумеется, рассказывала еще и об Энни с Дэвидом, и о своих дочерях, но на самом деле речь все время шла о ней самой. Если бы Дотти вздумала столько времени вываливать кому-то подробности своей личной жизни, у нее в итоге, пожалуй, возникло бы ощущение, что она нечаянно обмочилась. Да, дело было исключительно в различии культур. Это Дотти хорошо понимала, помня о том, как много лет ей потребовалось, чтобы в данной проблеме разобраться и в итоге прийти к выводу, что эта проблема у них в стране как бы несколько размыта, а многие и вовсе о ней позабыли. А ведь понятие «культура» прежде всего включает в себя понятие определенной классовой принадлежности, о чем, разумеется, никто у них в стране никогда даже не упоминает, потому что это считается некорректным. Но Дотти казалось, что люди избегают упоминать о классовой принадлежности, поскольку просто не понимают по-настоящему, что же это значит. Интересно, как бы теперь люди относились к ней, Дотти, и к ее брату Абелю, если б узнали, что они в детстве частенько искали еду в помойных баках? А ведь Абель уже давно живет в огромном дорогом особняке в пригороде Чикаго и возглавляет фирму по производству кондиционеров. Да и Дотти всегда выглядит ухоженной и опрятной, всегда осведомлена насчет того, что происходит в мире, а ее гостиница «B&B» процветает. Так что бы все-таки сказали люди, узнав, как Дотти и Абель в детстве добывали себе пропитание? Может, сказали бы, что эти брат и сестра являют собой истинное воплощение американской мечты? А значит, и многим из тех, кто по-прежнему ищет еду в помойных баках, светит тот же прекрасный путь? И ведь наверняка втайне многие именно так и подумали бы. В частности, и эта начинающая лысеть Шелли Смол со своим мужем-великаном могли бы испытывать аналогичные чувства.
Шелли Смол была воспитана так, чтобы всегда говорить о себе любимой как о самом интересном явлении в мире. Слушая ее, Дотти почти восхищалась этой ее способностью. Ведь даже если Шелли и сумела уловить — а скорее всего она его действительно уловила — желание Дотти расхохотаться, то это ее отнюдь не остановило. Женщина продолжала говорить! И теперь рассказывала о жителях того городка, в котором находится их «дом на озере», и о том, какими эти люди были любезными и гостеприимными, пока Смолы дом не перестроили. А теперь ближайшие соседи проезжают мимо не здороваясь. Даже рукой не махнут в знак приветствия. Один, правда, как-то остановился, опустил окошко с водительской стороны и, не вылезая из машины, принялся обвинять Шелли в том, что она своим «сооружением» всем жителям испортила вид на озеро. «Ей-богу, и как только у него язык повернулся сказать подобную глупость! — возмущалась Шелли. — Вы только представьте себе! Ведь мы даже прежние размеры фундамента сохранили!»
И тут Дотти не выдержала: встала, подошла к своей конторке и склонилась над бумагами, притворяясь, будто они срочно требуют ее внимания, — только бы Шелли не увидела ее лицо и ничего не сумела по нему прочитать.
— Извините, Шелли, — сказала она, — но если я немедленно не найду один очень важный счет и не выложу его на самый верх вот этой стопки скопившихся документов, он так и не будет оплачен. — Дотти пошуршала счетами, помолчала, а потом сказала, не поднимая головы: — А все же мне не верится, что Энни действительно могла отзываться о вас подобным образом. Судя по вашим рассказам, ее никоим образом нельзя отнести к числу тех людей, которые способны сказать такое. Она совсем на них не похожа.
— Да нет, уверяю вас, она сказала именно так! — горестно воскликнула Шелли.
— Сказала, что ваш дом ублажает вас… как мужик с пенисом? — Дотти нечасто доводилось произносить слово «пенис», и ей это даже понравилось. Выйдя из-за конторки, она снова подошла к Шелли и села рядом. — Неужели для вас это действительно звучит вполне правдоподобно? Неужели ваша Энни могла сказать: «Дэвид, для Шелли ее новый дом — все равно что мужик с пенисом»?
Щеки Шелли Смол окрасились ярким румянцем, и она пробормотала:
— Ну, я не знаю…
— Вот именно, вы не знаете, — спокойно подтвердила Дотти. — И мне кажется — а если вы хорошенько подумаете, то так покажется и вам, — что подобное высказывание насчет дома, якобы способного кому-то заменить «мужика с пенисом», весьма свойственно психиатрам. Подумайте об этом хорошенько, миссис Смол. Кто из людей способен мыслить в подобных терминах? Конечно, все мы, в том числе и я, и мои друзья, можем порой сказать о ком-то самые разные вещи, но столь странным образом мы все же не изъясняемся и не пытаемся окольным путем объяснить, что чей-то дом — это его пенис. Вот взгляните на этот дом. Это мой дом. Вот вы бы сказали мистеру Смолу… вы бы сказали доктору Смолу, беседуя с ним перед сном, что этот дом, эта гостиница «B&B» — «пенис» для ее хозяйки?
