Стоя у гостиничной стойки, доктор ужасающе долго каллиграфическим почерком заполнял регистрационные бланки, и раздражение сочилось у него из всех пор. Миссис Смол тем временем — это была особа очень худая и крайне нервная, во всяком случае с виду, — вежливо изучала обстановку, а потом заинтересовалась старыми театральными фотографиями, украшавшими холл, но более всего ее внимание привлекла фотография библиотеки, висевшая там же. Снимок библиотеки был сделан в далеком 1940 году — старомодное кирпичное здание, увитые плющом стены, — и Дотти сразу что-то почуяла в этой женщине, как, впрочем, и в ее муже. Естественно, много лет занимаясь гостиничным бизнесом, она обязана была научиться мгновенно давать своим постояльцам собственную характеристику. Впрочем, иногда она, разумеется, ошибалась, причем весьма сильно. Однако не насчет этих людей: доктор Смол немедленно пожаловался, что в их номере нет специальной подставки для чемодана, и Дотти, естественно, ни словом не обмолвилась, что именно так и случается, когда ты требуешь, чтобы жена заранее позвонила в гостиницу и заказала самый дешевый номер. Напротив, она тут же сказала, что им, возможно, больше подойдет другая комната, которая находится чуть дальше, в конце коридора. Это была «комната кролика Банни» — Дотти назвала ее так, потому что когда-то любила коллекционировать мягкие игрушки, особенно кроликов, и муж без конца дарил ей их, и друзья тоже дарили, и впоследствии Дотти собрала все подарки в одной комнате. Многие постояльцы приходили в восторг от этой коллекции. Особенно женщины. И геи. Судя по всему, при виде игрушечных зверюшек у них страшно разыгрывалось воображение, и они «заставляли» кроликов разговаривать разными голосами и всячески с ними забавлялись. Раньше у Дотти даже книга отзывов была, но потом люди начали писать в ней разные глупости — например, что в «комнате кролика Банни» водятся привидения, и прочую ерунду. Но в этой комнате помимо коллекции игрушек имелись две кровати и удобный низкий комод, на который доктор Смол вполне мог пристроить свой драгоценный чемодан. В общем, там чета и устроилась, и весь вечер Дотти слышала непрерывный, доносившийся сквозь стены монолог, произносимый тонким пронзительным голосом миссис Смол и лишь пару раз прерванный весьма краткими ответами мистера Смола. Многих слов Дотти разобрать не сумела, но все же поняла, что он приехал сюда на съезд кардиологов и не стал останавливаться в большой гостинице в том городе, где проходил съезд, по той простой причине — во всяком случае, Дотти решила, что это именно так, — что стал стар и, видимо, должным уважением среди коллег уже не пользовался. Однако смириться с подобным отношением к себе ему оказалось не под силу. Ему крайне неприятно было бы смотреть, как его более молодые коллеги собираются вместе по вечерам, беседуют и смеются, вот доктор и решил остановиться здесь, у Дотти, в гостинице «B&B», где его нынешняя профессиональная незначительность была бы не так заметна. «Я прежде всего врач», — скорее всего, именно так он, как представлялось Дотти, говорил о себе за завтраком, потому что именно так говорят все мужчины-врачи, когда им не хочется, чтобы их считали «обыкновенными» учеными или преподавателями, ибо по отношению к тем и другим — как она в итоге догадалась — практикующие врачи, по всей видимости, испытывают весьма значительное чувство превосходства. Дотти всегда было абсолютно безразлично, кто как к кому относится и кто чувствует себя выше прочих, но в гостиничном бизнесе многое замечаешь невольно. И, даже если все время старательно зажмуриваться, замечаешь все равно даже слишком много, такая уж это работа. Вот Дотти и догадалась, что пора расцвета для доктора Смола давно миновала, профессиональный интерес к нему, как и его карьера, остались в прошлом, и вынести это ему оказалось не под силу. Она была уверена, что его страшно волнует собственное неумение вести записи с помощью компьютера, ужасает нынешняя стоимость врачебной практики и очень тревожит тот факт, что он больше не зарабатывает столько, сколько зарабатывал когда-то. Но Дотти почему-то особой жалости к доктору не испытывала.
А вот его жена Дотти удивила.
Когда она видела такие пары, как мистер и миссис Смол, то порой чувствовала даже некоторое удовлетворение собой: несмотря на весьма болезненный развод с мужем, случившийся несколько лет назад, она все же не превратилась в такую вот миссис Смол, то есть в особу нервную и плаксивую, которую супруг попросту игнорирует и тем самым, естественно, делает ее еще более нервной и плаксивой. А ведь с такой ситуацией то и дело сталкиваешься. И каждый раз, наблюдая это, Дотти вспоминала, что, как ни странно — впрочем, удивительно, что это казалось ей странным! — но без мужа она стала куда более сильной, хотя, надо признаться, она до сих пор по нему скучала.
Вышло все из-за того, что во время завтрака миссис Смол, поджидая, когда поджарится заказанный ею тост, вдруг запела. Ее муж, видимо, не считая нужным развлекать ее разговорами, просматривал какие-то бумаги, доставая их из папки и явно готовясь к предстоящему заседанию, а она перебирала пачку старых театральных программок, которые Дотти по привычке складывала в корзинку, и вдруг громко воскликнула: «О, как я люблю Гилберта и Салливана!», а потом пропела мелодию хора из «Крейсера „Пинафор“»
[12], хотя за соседним столиком сидели двое других постояльцев гостиницы. Дотти думала, что доктор Смол остановит жену, но он не только ее не остановил, но и пропел несколько куплетов с ней вместе. У Дотти даже на душе потеплело, хотя она, конечно, встревожилась — она вечно тревожилась по любому поводу, — опасаясь, что пение несколько нарушает покой остальных постояльцев и может им не понравиться, однако люди, сидевшие за соседним столиком, ничуть, похоже, не возражали, а может, просто ничего не заметили, поскольку — это Дотти знала отлично — всех в первую очередь интересуют их собственные дела и проблемы.
Итак, была подана овсянка для доктора Смола и большой тост из пшеничной муки для его жены, одетой, как Дотти, естественно, заметила, во все черное, а через несколько минут миссис Смол сказала:
— Ричард, посмотри-ка, Энни Эплби! Здесь говорится, что восемь лет назад она играла роль Марты Кретчит в «Рождественской песне»
[13]. Нет, ты только посмотри! — И она протянула ему программу, в которой что-то отметила ногтем на полях. Он взял программу и тут же углубился в ее изучение.
— Надеюсь, у вас все в порядке? — спросила Дотти, ставя на стол еду. Прозвучало это почти по-британски, Дотти всегда нравилось так выражаться, хотя в Англии она ни разу в жизни не была.
Миссис Смол с сияющими глазами повернулась к ней.
— Когда-то Энни Эплби входила в число наших друзей. Ну по крайней мере она была нашей доброй знакомой и часто бывала у нас в… — Она не договорила: еле заметным жестом муж заставил ее умолкнуть. Подобными жестами часто пользуются супружеские пары, долгое время прожившие вместе. Завтрак Смолы закончили в молчании.
