— Ну, видишь ли, детка, эти джинсы, пожалуй, чересчур тесны для женщины твоего возраста, вот я и подумала… просто… может, ты…
И тут Анджелина весело рассмеялась, хотя у нее еще и слезы толком не высохли.
— Представляешь, мам, я ведь эти джинсы купила специально для поездки в Италию! Я думала, что здесь все женщины носят… в общем, что все они очень сексуально одеваются.
— О, твои джинсы очень даже секси, — заметила Мэри, хотя ей совсем так не казалось.
— Они тебе не нравятся? — спросила Анджелина, готовая вот-вот снова расплакаться.
— Да нет, детка, они мне нравятся!
И тут Анджелина — благослови господь ее душу — по-настоящему захохотала.
— Ну, а мне нет! Я в них себя шутом чувствую. Хоть и купила их специально, чтобы ты подумала, будто я вся такая утонченная и в моде разбираюсь. — Она помолчала и прибавила: — А сама на пляж вышла в старомодном сплошном купальнике! — Теперь уже засмеялись обе и смеялись до слез, но все продолжали смеяться. А про себя Мэри думала: ничто на свете не длится вечно, и все же пусть этот миг останется в душе моей Анджелины до конца ее жизни.
* * *
А теперь, сказала Мэри, она спустится во двор, посидит возле церкви и выкурит ежевечернюю сигарету. Хотя, если честно, она бросила курить с тех пор, как приехала в Италию. И тому продавцу в лавке она сказала, что покупает сигареты для дочери.
— Ладно, — согласилась Анджелина, и Мэри, захватив желтый кожаный ридикюль, вышла из дома. А через несколько минут Анджелина, выглянув в окно, увидела, что мать удобно устроилась на скамейке, с которой одновременно видны и город, и море. Скамейка находилась как раз под уличным фонарем, и Анджелине было видно, что Мэри вставила в уши наушники и слегка покачивает головой вверх-вниз, словно в такт музыке, а возле ее губ дымится зажатая в пальцах сигарета. Через некоторое время к ней подошла какая-то крошечная женщина, и Анджелина догадалась, что это, должно быть, и есть Валерия — уж очень Мэри обрадовалась, увидев ее, вскочила, и они неторопливо расцеловались по-европейски — сперва в одну щеку, потом в другую. Анджелина видела, как оживленно жестикулирует мать, о чем-то рассказывая подруге. Потом она продемонстрировала Валерии дымящуюся сигарету, и обе весело рассмеялись. Затем маленькая женщина встала, они с Мэри еще раз расцеловались на прощанье, и Валерия пошла прочь, а Мэри снова уселась и еще некоторое время продолжала курить. Сделав напоследок пару хороших затяжек, она затушила окурок о землю, но не выбросила его, а аккуратно спрятала в маленькую пластмассовую коробочку, которую извлекла из желтого ридикюля.
Потом Мэри еще немного посидела почти неподвижно, глядя куда-то вдаль, на море, а Анджелина все смотрела на нее из окна и никак не могла оторваться. А потом вдруг увидела, что мать встала и вышла прямо на проезжую часть улицы, направляясь к старику, переходившему с одного тротуара на другой. Он шел неуверенно, покачиваясь, но явно не от пьянства, а, скорее, от какого-то старческого недуга. Больше всего Анджелину поразило то, как быстро мать, оказывается, способна двигаться. В свете уличного фонаря лицо старика было хорошо видно. Он улыбался матери Анджелины с необычайно теплой и глубокой благодарностью. Мэри помогла ему перейти дорогу, и, когда она в какой-то момент повернулась, Анджелина успела заметить, как светится ее лицо. Может, конечно, просто свет фонаря падал под таким углом, но от лица Мэри исходило необыкновенное сияние, когда она, держа старика за руку, вела его через улицу. Добравшись до противоположного тротуара, они еще немного постояли и поговорили о чем-то, затем Мэри помахала этому человеку рукой, и он пошел дальше. Анджелина решила, что теперь-то уж мать, наверное, вернется домой, но та снова уселась на ту же скамью, вставила в уши наушники и, покачивая головой вверх-вниз в такт, видимо, одной из песен Элвиса, продолжала сидеть лицом к морю и смотреть куда-то вдаль, на палубные огни, которые зажгли стоящие на рейде суда.
Когда Анджелина была маленькой, мать прочла ей все книги о маленькой девочке Дороти, что жила в прериях, и когда по телевизору показывали очередную серию снятого по мотивам этих историй фильма, они всегда смотрели ее вместе, свернувшись клубком на диване. А потом мать рассказала Анджелине о том, как убивали индейцев, как захватывали их земли. И отец говорил, что так им и надо, они это заслужили, а мать возражала, что совсем они этого не заслуживали, но именно так все с ними и случилось. В нашей стране, говорила мать, люди вечно перебираются с места на место, вечно пребывают в движении, это свойственно американцам — куда-то двигаться. Двигаться на запад или на юг, жениться, разводиться, но только не стоять на месте.
Мать сказала, что узнала ее в тот же миг, как только она появилась на свет…
— Все хорошо, мам, — прошептала Анджелина, отходя от окна. Она прошла в спальню, взяла компьютер, но не включила его, а присела, озираясь, на кровать и стала думать о том, что это ложе мать теперь делит с мужчиной по имени Паоло.
Восемнадцать лет мать укладывала ее спать, и каждый вечер Анджелина просила: «Только не уходи! Побудь еще немножко со мной!» «Только не уходи, — и сейчас хотелось сказать Анджелине, — еще не пора, пока еще нет!» И чтобы отец, стоя в дверях, сказал бы, как тогда: «Спокойной ночи, Лина, давай-ка спи». Анджелина посмотрела в раскрытое окно на море. Оно было совсем темным, на палубах судов горели огни. И, услышав на лестнице шаги матери, она вдруг поняла, что стала свидетельницей чего-то очень важного, случайно заметив, как ее мать помогает тому ветхому, неуверенно держащемуся на ногах старику перейти через улицу. И на какой-то миг — и Анджелина понимала его быстротечность, как понимала и то, что навсегда останется для Мэри ребенком, — на одно лишь краткое мгновение потолок над ней будто приподнялся и исчез, и она словно увидела свою мать глазами того старика на улице, которому Мэри, должно быть, показалась удивительно легкой, быстрой, красивой и милосердной. Да, именно такой она и была, когда выбежала ему на помощь в этой богом забытой деревушке на побережье Италии — ее мать, американка, настоящий первопроходец.
Сестра
Пит Бартон знал, что его сестра Люси собирается приехать в Чикаго по случаю очередного тиража ее новой книги (на этот раз в мягкой обложке). Он следил за ней онлайн, хотя всего несколько месяцев назад сподобился установить в доме вай-фай и купить маленький ноутбук. Больше всего ему нравилось смотреть, чем в данный момент занята Люси. Он испытывал благоговейный восторг при мысли о том, что она все-таки сумела стать тем, кем хотела. Когда-то она сбежала из их убогого домишки, из их жалкого города, из той бедности, в которой все они даже не жили, а с трудом выживали — сбежала и уехала в Нью-Йорк, а там стала — по крайней мере в глазах Пита — настоящей знаменитостью. И когда он видел Люси на экране своего компьютера — видел, как умело она говорит, как прекрасно держит внимание любой аудитории, даже если в зале яблоку негде упасть, — то всегда испытывал глубокое волнение, даже безмолвный трепет. Надо же, его сестра…
