– Нет, – буркнул Димон, – зряшная надежда. Никаких драк!
Я осеклась.
– Ты о чем?
– Идейка одна прилетела, – объяснил Коробков, – ситуация с любовником обычная, как веник! Непорядочный мужик лет сорока и наивная девушка. Классика жанра. Обещал развестись, сыграть свадьбу с юной красавицей, но…
– Супруга очень больна, – перебила его я, – умирает прямо. Он с ней давно не спит, фактически они друг другу посторонние люди. Но как можно бросить погибающую от тяжелого недуга, пусть и нелюбимую, жену? Надо подождать некоторое время. Да только стоящая одной ногой в могиле супруга никак в яму вторую ногу не опустит. Время идет, а она все живет и живет. Вдруг! Ба! Законная половина беременна. У любовницы от этого известия, конечно, шок.
– Точно, – согласился Коробков, – в спектакле, который играют уже много лет любители бегать налево, у каждого своя роль. Ты описала стандартное поведение мужика. А как ведут себя бабы, когда понимают, что от законной супруги никак не избавиться? Сопли, вопли и очень часто визит к сопернице с заявлением: «Мы с Колей (Мишей, Сашей, Сережей) любим друг друга, отпустите мужа. Вас он терпеть не может». И возникает драка. Женщины, как правило, в момент выяснения отношений на кулаках, визжат, кусаются, царапаются. Шум, гам, ор! Соседи бросаются вызывать полицию. Я подумал: вдруг найду привод Ларисы в отделение. Но на ее имя ничего нет. И к Гореловым в дом ребята в форме никогда не прикатывали.
– Ну, это неудивительно, – заметила я, – мои родители и бабушка постоянно скандалили, орали по любому поводу, швырялись предметами, но все это происходило за закрытыми дверями квартиры. Стражи порядка нас никогда не навещали. Сами бы родные звонить не стали, а соседи ничего не слышали. Мы с мужем не ругаемся, но я знаю, как можно убедить полицию обратить внимание на семейный скандал.
Димон поднял голову.
– Ну, если ты швырнешь в Ивана табуретку, устроишь ему сотрясение мозга, то навряд ли он или Ирина Леонидовна кинутся к телефону, чтобы сообщить об этом в отделение. Приедет кто-то из наших сотрудников, зашьет Ване лоб, и все будет шито-крыто. А вот как поступит обычная семья, если вдруг один из ее членов неожиданно умрет?
– Ответ ясен, зачем спрашиваешь? – вздохнула я. – Позвонит в «Скорую». Всегда сначала к врачам обращаются, те приезжают и вызывают полицию.
– Игорь умер в доме Гореловых, – заявил Димон, – внезапно.
– Да, – согласилась я, – по случайности беда с актером произошла в тот момент, когда Игорь звонил Марфе, владелице дома престарелых. Он находился у Гореловых, Аглая отобрала у брата трубку домашнего телефона, начала ругаться с Неписайкиной. Потом мать Ларисы накинулась на дочь, трубку она куда-то швырнула или выронила, не выключив. Марфа стала свидетельницей скандала, услышала крики: «Игорек!», «Нет, нет, Игорь!». Как-то так, точно не помню. Потом раздался хруст, кто-то из присутствующих, похоже, наступил на телефон.
– Хм, – протянул Димон, – секундос, битте.
И тут в комнату влетел Федя.
– Я нашел книгу!
– Любимый роман Милады Смоляковой? – осведомился Коробков. – Ты его зачитал и потерял?
– Не люблю художественную литературу, – отмахнулся Миркин.
– Честный человек, – восхитился Коробков, – а то у нас все, кто ни одной книги после школы в руки не брал, говорят: «Обожаю Пушкина, каждый день изучаю «Евгения Онегина».
– Я не читаю повести-стихи, – уточнил Федор, – мне это не интересно. Я говорю про издание, из которого листок для договора вырвали. Оно из библиотеки очень известного спирита Гермогена Георгиевича Варлайкина. Он жил в Москве еще до Великой Отечественной войны, собирал у себя дома людей, которые вызывали духов, общались с ними. Мрак и бред.
– Ну в те годы не было телевидения, – пробормотал Димон, – поэтому колдуны, знахари, ведьмы, экстрасенсы не вещали с экранов, а бродили по домам, им же очень кушать хотелось!
– Гермоген Георгиевич Варлайкин! – воскликнула я. – А ректора института, который взял на работу отца Володи Сиракузова, звали Варлайкин Георгий Гермогенович. Навряд ли это простое совпадение.
– Нет, – обрадовался Федя, – Леха его не помнит, но много раз от отца эти имена слышал.
– Кто у нас Леха? – протянул Коробков, не отрываясь от компьютера.
– Алексей Пинкин, мы с ним в одной группе в институте учились, – ответил Миркин, – до сих пор созваниваемся. Отец его был директором крупного архива, для души занимался реставрацией книг. Лешка по его стопам пошел, он один из лучших специалистов по старым изданиям. Я подумал, может, Пинкин сообразит, откуда страницу вырвали? Друг мне рассказывал, что библиотеки, в особенности провинциальные или мелкие, куда народ вообще не ходит, часто страдают от воров и вандалов.
– Что можно украсть в хранилище, куда записаны три человека? – изумилась я.
Федя поспешил к кофемашине.
– Ха! Есть удивительные места. Знаешь, в каком книгохранилище Москвы есть уникальные издания, потрясающие, редкие, за ознакомление с ними кое-кто из ученых готов передний зуб отдать. Но человеку для того, чтобы книжку в руки взять, надо совершить преступление. Украсть, например, кошелек. Убить кого-нибудь.
Тут даже Коробков забыл про компьютер.
– Федя! Ну и чушь ты несешь!
– А-а-а! – обрадовался Миркин. – Вы не в курсе. А мне Леха все объяснил. Когда построили Бутырку?
– Следственный изолятор номер два, ошибочно именуемый народом Бутырской тюрьмой, – уточнил Димон. – Во времена Екатерины Второй сей острог возвели. Там в тысяча семьсот семьдесят пятом году в башне сидел Емельян Пугачев. С тех пор ее называют Пугачевской.
– Во! – потер руки Федор. – В Бутырке есть библиотека. Ее начали собирать в тысяча семьсот каком-то году. В девятнадцатом веке писатели туда отдавали свои книги, жалели заключенных. В начале двадцатого века, когда большевики монастыри закрывали, грабили, иконы топорами рубили, церковную литературу жгли, среди коммунистов попадались любители книг. Они спасали редкие издания, а куда их деть? Некоторые музеи тайком брали книги, находились архивы, которые их прятали. И в крупных городах, и в провинциальных хранилищах есть редкости, в особенности там, где в советские годы разгромили монастыри и одновременно были зоны. Здания храмов отдавали под склады, всякие производства, превращали в скотобойни, а книги, что бережно монахи собирали, сжигали или просто бросали. И находились люди, которые книги отдавали в библиотеки, открытые за колючей проволокой.
Я решила остановить излишне говорливого Миркина.
– Федя! Вернись к пергаменту, на котором написан договор с дьяволом.
– Вернемся в девятнадцатый век, – еще громче заговорил Миркин, – чтобы сберечь свои ценные издания, книголюбы прошлых лет шлепали на них свои печати. Или что-то писали на…
– «Не шарь по полкам жадным взглядом. Книгу ты не получишь на дом. Если ж она у тебя окажется, значит, спереть ее ты отважился», – перебил его Димон. – Этот стишок я видел на первой странице в какой-то старой энциклопедии.
