Ноты: переспелая груша, сердцевина груши, айран, тархун, банан, кешью, мюсли, газировка, нуга, лак для ногтей, смывка для лака, карамель, лукум, воск, смола, канифоль, ладан, сливочная гардения, бобы тонка, шоколад.
Vendetta Donna Valentino
Я сижу в потрескавшемся от времени уродливом кресле. Пахнет влажной пылью, размазанной по полу, горелыми волосами и химией.
– Следующий! – слышится из зала.
Я робко заглядываю и вижу, как из одного из кресел встает накудрявинная до невозможности дама лет сорока.
– Чего стоишь, садись, – командует парикмахерша с торчащими практически дыбом палеными волосами грязно-желтого цвета.
Я подчиняюсь, и она, стряхнув накидку от волос предыдущей посетительницы, завязывает ее на моей шее настолько сильно, что я начинаю задыхаться, мне хочется откашляться, но я ловлю ее суровый взгляд в зеркале и продолжаю сидеть с комом в горле, еле дыша.
– Лодочку? – спрашивает парикмахерша.
– Я бы хотела, – сбивчиво начинаю я.
– Осветлиться? – пытается угадать парикмахерша.
– Нет, – отвечаю я.
– А зря, вам было бы очень хорошо, – сообщает парикмахерша.
– Я хочу, чтобы ровно, вновь пытаюсь донести мысль о прическе.
– Зачем вам ровно, у вас кудри, люди деньги платят, чтобы завивку сделать, а тут такое богатство, – рассуждает парикмахерша дергая расческой мои волосы, потом берет расческу с более редкими зубьями, но все равно ничего не получается, и вырвав пару прядей, она вручает расческу мне и велит расчесаться самой.
Я пытаюсь расчесать волосы и получаю в лицо облако удушающе пахнущей воды из пульверизатора. Я пытаюсь что-то сказать, но парикмахерша продолжает опылять меня ароматизированной водой, и у меня получается только кашлять.
– А можно вот так? – я указываю на постер красивой девушки с великолепной стрижкой и гладкими прядями.
– Ну, я вам сразу говорила лодочка, – обрадованная парикмахерша вооружается ножницами и начинает с бешеной скоростью срезать волосы.
Пару раз она задевает ножницами ухо, и когда делает это в третий раз, вместо извинений констатирует:
– Торчат.
Я смотрю в зеркало, и слезы наворачиваются на глаза, там совсем не то, что на плакате.
– Великолепно! – резюмирует парикмахерша и от души брызгает в меня из флакона с духами, к которому прикреплена груша пульверизатора.
Я уже не в силах сдерживаться, слезы текут ручьями по щекам. Парикмахерша снимает с меня накидку и зовет следующего. Я протягиваю ей пятый рубль и ухожу.
Быстро пробегаю пыльный холл с гудящими шапками сушилок и выхожу на улицу. В глаза бьет яркое солнце. Слезы высыхают, и на душе становится чуточку легче. Подумаешь, еще одна неудачная стрижка, они у меня всегда такие. Я вынимаю из сумочки мамину помаду, недавно выклянченную у нее насовсем, и наощупь провожу ей по губам. Заграничная помада вкусная и пахнет сливой. Я прохожу под цветущими липами, улыбаюсь и совсем забываю про неудачу с прической.
Ноты: пыль, кожзам, пережженные плойкой волосы, запах химической завивки, запах парикмахерской времен СССР, розовое масло, ландыш, помада, слива, мед, липовый цвет.
Juliette Has A Gun Not A Perfume
В кожу впиваются зеленые иглы, по рукам течет кедровое масло. Я открываю сомкнутые смолой глаза и вижу у своих ног наваленную сухую траву. Из нее исходят тонкие струйки сладкого дыма. Меня окутывает этот дурман, я вновь закрываю глаза. Сладость тлеющей травы уносит все мысли, внутри меня спокойно, тихо и пусто. Ветер развевает ленты в волосах, я смешиваюсь с дымом, растворяюсь и уношусь высоко в голубое небо. На неосязаемых устах улыбка. Далеко внизу остались те, кому еще суждено ходить под ликом Белобога и дрожать в тени Чернобога. Лишь я становлюсь свободной, уносясь клубами дыма, растворяясь в запахе пекущихся блинов, отражаясь в лицах всех румяных красавиц разом, благословляя на жизнь, свет и новое начало. Они веселятся, танцуют, едят. В их глазах играет пламя костров. Их радость искренна, вера крепка, дух силен.
Через сотни поколений дети их детей будут сжигать на костре чучело из соломы вместо живой женщины, но не, потому что они добрее, сострадательнее или гуманнее, просто они стали верить в других богов.
Ноты: еловые иглы, кедровое масло, смола, сухая трава, сладкий дым, легкое тесто, древесный спил.
Cesare Paciotti Cesare Paciotti For Her
К Веронике липли все окружающие мужчины от восемнадцати до маразма. Подруги завидовали ее популярности и никак не могли понять, почему Вероника бегает за единственным не влюбленным в нее мужиком. Избранником Вероники и предметом ее душевных терзаний был Федор. Усатый здоровяк, от которого вечно пахло олифой.
Вероника тихонько открыла дверь мастерской. Она всегда опасалась, что однажды увидит за ней своего Федора в объятьях дамочки.
– Привет! Я мимо проходила, думаю, зайду, проведаю. Как работа? Я тут к Наде шла, хотела ее горячими бутербродами в перерыв накормить, а ее нет. Сядь, покушай, а то остынут.
Федор кивнул в знак приветствия и одобрения всего сказанного Вероникой, отложил кисть, которой лакировал миниатюрную дверцу шкафчика-шкатулки, сел за маленький стол накрытый клеенкой в розовый цветочек, подаренной когда-то Вероникой, щелкнул кнопкой чайника и достал большую кружку. Вероника начала выкладывать завернутые в фольгу бутерброды, которые, к слову сказать, никогда не доставались Наде.
Закипел чайник, Федор сыпанул на глаз чая из пачки и положил две ложки патоки, залил кипятком и мастерскую заполнил сладкий аромат, он смешивался с запахом сохнущего лака и создавал нечто неописуемо странное, притягательное и отталкивающее одновременно. Федор приканчивал второй бутерброд, смотрел в окно и чертил на откинутом уголке клеенки схему какой-то конструкции. Веронике, как обычно, спустя пять минут становилось неудобно, потому что в мастерской была только одна скамейка, одна чашка, ей даже казалось, что в жизни Федора все в единственном экземпляре, а она, стоящая у двери мастерской, нарушала эту четко выверенную гармонию. Ей не хотелось уходить, она была словно пчела, сильно близко подобравшаяся к блюдцу с медом и уже запустившая в него лапки. Вероника тонула в этой сладости, погружаясь все глубже и глубже в то, что она бесконечно любит и то, что ее убивает. Федор доел бутерброды, аккуратно сложил фольгу и протянул ее Веронике.
