Не знаю, смогу ли нагло соврать офицеру, поэтому молюсь, чтобы он не спросил, была ли у Бретт с кем-то интрижка.
– Стефани однозначно не оправилась от того, что случилось с ее книгой, – туманно отвечаю я на его вопрос.
Офицер не совсем меня понимает.
– Ее книгой? Она написала книгу?
– Это Стефани Клиффордс, – отвечаю я, но он не выдает никаких эмоций. – Она очень успешный автор.
Я выпрямляюсь, ощущая нелепое чувство унижения от лица Стефани. Она мертва. Возможно, пыталась убить тебя. Возможно, пыталась убить Лайлу в Марокко!
– Она написала мемуары о своем детстве, – продолжаю я. – Недавно. Они стали бестселлером. Понравились людям. Но несколько недель назад выяснилось, что в них она о многом соврала. И она потеряла все – издателя, фанатов, Винса.
– Винс ее бросил?
И опять иррациональный порыв защитить честь Стефани:
– Это она от него ушла. Выгнала его. Последнее, что я слышала, – она вручила ему бумаги на развод.
Офицер что-то записывает. Он ничего не писал с тех пор, как привел меня сюда, полагался только на диктофон.
– Ваша сестра всплывала в ссоре?
У меня сжимается горло. «У нас получится, – заверила меня Джесси, когда сирены зазвучали ближе и я начала дрожать. – Я знаю начальника полиции. И сделаю все, чтобы защитить вас с Бретт».
– Моя сестра всплывала в разговоре, – деликатно отмечаю я. – Винс отпустил комментарий, что Бретт ему угрожала. Из ревности, что у Стефани кто-то есть, и она хотела, чтобы та осталась одна, как и сама Бретт.
– Ваша сестра разве не была помолвлена?
– Она сейчас помолвлена. Но он говорил о том периоде, когда она… – я резко замолкаю.
«Ваша сестра разве не была помолвлена?» Почему он говорит о моей сестре в прошедшем времени?
– Вы не могли бы еще раз навести справки? – прошу я его. – О Бретт? Я пыталась с ней связаться, но, видимо, здесь плохо ловит. Не хочу, чтобы она узнала об этом из новостей. Вы не знаете, это попало в новости? – Провожу пальцем по телефону, чтобы в сотый раз проверить специально отобранные главные новости, но заголовки лишь рассказывают об урагане Харви. Мысленно делаю пометку поговорить с Бретт по возвращении домой – об участии в благотворительном велопробеге, чтобы собрать деньги для Хьюстона.
Офицер прокашливается в кулак.
– Я проверю, как только мы закончим. – Он крутит силиконовое кольцо большим пальцем. – Расскажите, как Стефани и Винс оказались в машине Дженнифер Гринберг.
Я киваю. Конечно. Конечно, он должен был задать этот вопрос.
– Стефани стало противно от такого разговора и того, как он говорил о моей сестре. Он назвал ее толстой, чего нельзя делать – никогда, – тем более за столом с кучей женщин. Она просто хотела сбежать от него. Не думаю, что она ясно мыслила. Она поднялась из-за стола, и он последовал за ней. Вцепился в нее.
– Так все переросло в физическое действие?
Я решительно киваю, радуясь, что не пришлось врать ему об этом.
– Кто-нибудь пытался это остановить?
– Конечно, мы пытались его остановить! – Его, не «это». Почему мужчины тупеют, когда дело доходит до насилия над женщинами? – Мы кричали ему отпустить ее, а потом начали подниматься, и он отпустил. Тогда она рванула к машине, но он побежал за ней и бросился на пассажирское сиденье. – Я демонстрирую это, расправив руки, как летящий Супермен. – Вот так. Животом вниз, растянувшись на оба сиденья. И Стефани поехала. Его дверь все еще была открыта, и мне кажется, она подумала, что может выкинуть его из машины. Но он схватился за руль. – Снова демонстрирую. – Они ехали прямо на нас. И как будто боролись за руль.
– Она могла нажать на тормоз, – выдвигает предположение офицер.
«Она могла нажать на тормоз». Она могла не надевать такую короткую юбку. Она могла не подниматься в его комнату. Она могла не смеяться над ним и не заставлять его чувствовать себя ничтожным. В этом утверждении присутствует беспечность, маскулинность, которая тут же меня направляет. Когда я снова заговариваю, мой голос другой. Он полон решимости.
– Она была напугана. Когда боишься за свою жизнь, не думаешь и не действуешь рационально. Мне кажется, она думала, что он пытается ее убить. – Она так думала? Да и важно ли это? – Уверена, она пыталась повернуть руль, чтобы не наехать на нас, оставить в живых. – Мой голос стал хриплым и эмоциональным, возможно, в скорби по мечтам о крепкой дружбе, в существование которой мы все хотели бы верить. Что мы все заботимся друг о друге, идем на большие жертвы друг ради друга.
Офицер встает, его обеспокоило мое переживание.
– Вам что-нибудь принести? Может, воды?
– Да, – киваю я. – И узнайте, слышно ли что-нибудь от моей сестры?
– Подождите минуточку, – отвечает он, закрывая дверь.
В ожидании проверяю, не ответила ли Бретт на мою антологию жестоких сообщений.
«Ничего не пиши», – велела Джесси, но когда все звонки остались без ответа, я прибегла к вербальной взбучке. Даже если мой телефон изымут, в этой сестринской ссоре нет никакого подтекста. «Ты упрямая чертова тряпка, – написала я. – Знаю, что ты на меня злишься, но ПРОИЗОШЛО КОЕ-ЧТО ВАЖНОЕ, так что проглоти свою гордость и перезвони мне, блин». «Наказываешь меня молчанием из-за того, что я намекнула на настоящую причину, по которой ты не должна выходить за Арч? Повзрослей, черт побери, – это я пишу сейчас. – Повзрослей, черт побери! До тех пор не позволю Лайле находиться рядом с тобой». За моей злостью стоит страх. Мне не терпится поговорить с Бретт, рассказать, что на самом деле произошло, и спросить, опасно и глупо ли врать об этом. Спросить, хочет ли она вообще врать об этом. Что, если я скажу, что на той записи были Бретт и Стефани, а она выдаст правду? Могут ли меня за это арестовать? Думаю, могут. У меня есть дочь!
Боже мой! У меня есть дочь. Я должна объяснить эту трагедию двенадцатилетке. Бретт нужна мне, чтобы помочь рассказать это Лайле. Нам надо выступать единым фронтом. Лайла сейчас едет сюда, на север («На восток», – слышится голос Бретт). Наше местное отделение полиции в Нью-Джерси подвезет ее, и офицеры забрали у нее телефон, чтобы она услышала обо всем от меня, а не прочитала в Фейсбуке.
Дверь открывается. Офицер возвращается с Джесси и бутылкой воды. Бутылка запотела, на ней все еще наклеен ценник, который подсказывает, что она не из упаковки. Офицер купил ее для себя («Потому что только мужчины могут быть полицейскими», – снова звучит голос Бретт) и поставил в холодильник, чтобы выпить позже, но теперь отдает ее мне. Мне она нужнее, чем ему. Что-то не так.
– Как ты? – Джесси приседает на корточки и откручивает для меня крышку.
– О, позвольте… – Офицер снова выходит из комнаты, вероятно, в поисках стула.
– Он сообщит тебе, что они не могут сказать наверняка, кто виноват, но это, очевидно, Винс, – быстро шепчет Джесси. Я не понимаю, что она говорит, да и мне все равно. Я только надеюсь получить ответ на один вопрос.
