– Привет, девочки, – говорит Хэнк. Ему позволительно так к нам обращаться, потому что Хэнку за семьдесят. Но у Охотниц есть свои правила. Главное правило: мы женщины. Не девочки. Я – двадцатисемилетний первопроходец оздоровительных просторов, который перевоплотил свою компанию в саморазвивающуюся корпорацию безо всякого юриста. Можно ли назвать мужскую версию меня мальчиком? Попробуйте произнести это вслух. Звучит неправильно. – Она на заднем дворе.
Он подзывает нас тремя кривоватыми пальцами.
Сквозь раздвижные стеклянные двери я вижу, что Джесси читает The New Yorker – ха! – лежа на шезлонге у накрытого брезентом бассейна, на ее ноги накинут полосатый плед из натурального шелка и шерстяной пряжи. Келли изо всех сил старается не пялиться, но у нее это не получается. На Джесси Барнс невозможно не пялиться, она выдающаяся личность, кем бы вы ее не считали: первым феминистским голосом реалити-шоу (по версии The New York Times) или феминистской обманщицей (версия The New Yorker).
– Привет! – бодро восклицает Келли, не успевает еще Хэнк нас представить. Джесси напрягается, но любезно улыбается.
– Келли! – отвечает Джесси и встает, чтобы обнять ее. Келли встречалась с Джесси и раньше, в главном офисе и на встречах, но лишь мимолетно. При такой близости, без съемочного макияжа и хорошего освещения, она наконец увидит то, что вижу я: у сердцеедки из буч-сообщества смазливо розовые щеки и подбородок, а волосы слишком темные для цвета лица.
– Ого, – Джесси оценивает Келли на расстоянии вытянутой руки, – посмотри, какая ты красивая!
Будь Келли моего размера, никто не назвал бы ее красивой. У нее обычное, ничем не примечательное лицо.
– Разве можно поверить, что у нее есть дочь? – Я обнимаюсь с Джесси, ощущая на себе сердитый взгляд Келли. Знаю, она думает, я пытаюсь саботировать ее, упомянув о дочери. Но это не так. Я просто не собираюсь притворяться, что моей племянницы не существует, чтобы Келли насладилась тринадцатью минутами славы.
«У тебя больше шансов получить роль в нашем шоу, если ты мужчина, а не мать», – сказала я Кел. А еще, возможно, мне кажется, что сестра вторгается на мою территорию. У нас как у женщин есть выбор, но правильного выбора не существует, ведь неважно, что ты решишь, мир скажет тебе, что ты делаешь это неправильно. Вы читали в The New York Times некролог о восьмидесятивосьмилетнем ученом? Вот что именно было написано в оригинале, а не в той исправленной версии, выпущенной в интернете: «Она готовила паршивый бефстроганов, следовала за постоянно меняющим работы мужем и на восемь лет оставила карьеру, чтобы воспитать троих детей. «Самая лучшая мама в мире», – сказал ее сын Мэттью». Вот с чего начали редакторы некролог о женщине, изобретения которой обеспечили нас спутниками.
А материнство – ограничение, которое впитали в себя женщины. Вот прямо сейчас посмотрите в Инстаграме и Твиттере профили знакомых вам мужчин. Сколько из них в своей биографии пишут «отец», «муж» или – рукалицо – «муж@имя жены»? Думаю, немногие, потому что мужчин воспитывали считать себя многогранными личностями, с целым рядом сложностей, противоречий и призматических отличительных черт. И когда они определяют всего несколько граней в себе, сводят все к одной или двум чертам, то это скорее будет профессия или любимая футбольная команда, но никак не семья.
Так что есть матери и нематери, ни один из вариантов не является простым, но материнство хотя бы удобно. Общество ожидает от нас этого выбора. То же самое касается замужества, кто-то соглашается взять фамилию мужа, чтобы он стал финансовой опорой, и учится готовить паршивый бефстроганов.
И так существует куча реалити-шоу, которые изображают либо этот традиционный образ жизни («Настоящие домохозяйки»), либо стремление к такому образу жизни («Холостяк»). В какое время суток ни включи телевизор, матери, жены и домохозяйки видят олицетворение себе подобных.
Но нет ничего для нематерей, нежен и женщин, которые не могут даже взбить яйцо. И нас таких много больше, чем когда-либо. Несколько лет назад, когда ей было всего тридцать девять и она работала менеджером телекомпании Saluté, Джесси Барнс прочитала некролог Ивонн Брилл, а затем и статистику исследовательского центра, которая показывала, что впервые женщины опережали мужчин в трудоустройстве после окончания высшего учебного заведения и на руководящих должностях. Больше женщин, чем когда-либо, опережали своих мужей, открывали свой бизнес и решали отложить замужество и рождение детей или вообще отказывались от первого и второго. «Появляются ли в каком-нибудь реалити-шоу такие женщины?» – задумалась Джесси, а когда не смогла найти его, создала сама.
Благодаря тому, что она стремилась собрать этнически, сексуально и физически разнообразных актеров, я нашла свое место, хотя всю жизнь никуда не вписывалась. «Охотницы за целями» – маленький уголок реалити-шоу, куда вписываются такие, как я, и нечестно – и типично, – что такие, как Келли, женщины с огромными сиськами и тонкой талией, с одобренной обществом и используемой по делу утробой, и пытаются заявить свои права на кусочек этой скудной территории.
– Тут невероятно, – восхищается Келли. Джесси провела нас до конца своего участка, где Атлантический океан нещадно набрасывается на основание утеса. Это не бирюзовые воды в рекламе «Круизы по Карибскому морю» или ласковые коричневые волны пляжа Джерси, где я училась серфить. Это – обитель Моби Дика. Эти волны цвета стали превратят тебя в пропавшего человека. Из всех известных мне скользких сучек – а я знаю нескольких – океан выигрывает с большим преимуществом.
– Вы знали, что этот дом изначально был построен в двух сотнях футов от обрыва? – Джесси подмигивает мне, прекрасно зная, что я десятки раз слышала эту историю.
Я всплескиваю рукой.
– Да. Расскажи ей.
Джесси объясняет, что земля подверглась эрозии – разрушилось сто семьдесят пять футов за тридцать девять лет со дня постройки дома. Ей пришлось обратиться в департамент планирования Ист-Хэмптона за экстренным согласием о переносе дома поближе к дороге.
– Не проще ли снести его и построить новый? – спрашивает Келли, и я в ужасе закрываю глаза.
– Этот дом был построен на территории бывшего бункера Второй мировой войны и поставлен на тот бетон. – Джесси снисходительно улыбается Келли и без каких-либо дальнейших объяснений возвращается к столику для пикника.
Хэнк оставил на наших местах сложенные шелково-шерстяные пледы: с синими полосками – для меня, с серыми – для Келли. Мы накидываем их на плечи и киваем Хэнку, когда он предлагает нам красного вина. Джесси наблюдает за Келли, и сестра, осознав это, опускает подбородок на сложенные руки и сверкает широкой улыбкой, как у пятиклассниц в день фотографирования.
Джесси смеется.
– Наверное, я просто пытаюсь найти сходство.
– Мы чихаем по три раза, – язвлю я. Может, будь мои волосы натурального цвета, а бедра чуть поменьше, Джесси заметила бы сходство. Стефани платит кучу денег крутому психотерапевту, чтобы та изгоняла ее демонов, и однажды она решила проанализировать меня, предположив, что в старшей школе я набрала вес и покрыла руки татуировками в качестве защитного механизма против сравнений с Келли. Келли была красивой, умной и успешной. Изменение своей внешности, плохие отметки и несоответствие ожиданиям мамы шутки ради – все это меньше травмировало эмоционально, нежели попытки достичь высот Келли и потерпеть неудачу.
