— Разве ты бы не догадалась, если бы увидела его почерк на конвертах?
— Я никогда не видела конвертов. У меня даже не было ключа от почтового ящика.
— А-а, — отвечает Мейбл. — Ладно.
— Все мамины вещи были у него. Мои фотографии, ее фотографии. У него в чулане оказался долбаный музей, а он никогда ничего мне не показывал. Я могла бы многое о ней узнать. Вся наша жизнь была обманом. Он был обманом.
Мейбл уже не растирает мне ладони, а просто сжимает их.
— Но ведь это из-за горя, верно? Он был настоящим. Просто, похоже, сердце у него было разбито.
Было ли? Я думала, он никогда мне не врет. Думала, что знаю его, но он оказался чужаком. А как можно оплакивать чужака? И если я любила человека, которого вовсе никогда не было, то как тогда он может умереть? Вот какие мысли лезут мне в голову, когда я начинаю думать. Я зажмуриваюсь. Я хочу темноты и покоя, но сквозь веки проникает свет.
— Умер ли он вообще? — спрашиваю я шепотом и слышу не свой голос, а лишь жалкое его подобие. Мне чертовски страшно это произносить. Безумная мысль, от которой я становлюсь похожей на него. — Я же точно не знаю, умер ли он.
— Эй, — говорит Мейбл. — Посмотри на меня.
— Они сказали, что он утонул. Но тела так и не нашли. Разве тело может просто так исчезнуть?
— Посмотри на меня, — повторяет Мейбл, но я не могу. — Посмотри на меня.
Я смотрю на швы джинсов. Смотрю на ворс ковра. Смотрю на свои дрожащие руки, которые вырвала у Мейбл, и думаю, что схожу с ума. Как Дедуля, как бедная затворница — жена мистера Рочестера, как та женщина-волчица из соседней комнаты в мотеле.
— Марин, он умер, — говорит Мейбл. — Все это знают. Мы знаем, что он утонул в океане. Об этом писали в газете. Неизвестно только, как это случилось.
— Но как можно знать наверняка?
— Мы знаем, — отвечает она. — Мы просто знаем.
Мы просто знаем. Мы просто знаем.
— Но неужели так это и бывает?
— Да.
— Но волны, — говорю я. — Отлив…
— Да. Но течение может схватить и унести очень далеко. Можно удариться о скалы или попасть к хищникам.
— Ты уверена?
— Да, уверена.
— Но вдруг те, кто якобы видели его, на самом деле видели кого-то другого?
Она не отвечает.
— Было темно, — говорю я.
Она молчит. Потом наконец произносит:
— Марин.
— Было очень темно Ты же же знаешь, как там бывает темно.
Глава двадцать первая
АВГУСТ
Ты живешь и думаешь, что тебе многое нужно. Любимые джинсы и свитер. Теплая куртка с искусственным мехом. Телефон, музыка, любимые книги. Тушь. Чай «Ирландский завтрак» и капучино из кофейни «Катастрофа». Нужен выпускной альбом, все эти постановочные снимки со школьных танцев записки подброшенные друзьями в шкафчик. Нужен фотоаппарат, полученный на шестнадцатилетие, и самодельный гербарий. Нужны тетрадки со всем, что ты выучила и не хочешь забыть. Нужно одеяло — белое с черными ромбами. Нужна подушка, потому что только на ней ты нормально высыпаешься. Нужны журналы, которые обещают сделать тебя еще лучше. Нужны кроссовки, сандалии, ботинки. Дневник с оценками за ту четверть, когда у тебя были все пятерки. Выпускное платье, сверкающие сережки, подвески на изящных цепочках. Нужно нижнее белье, светлые и темные лифчики. Ловец снов над кроватью. Десятки, сотни ракушек в стеклянных банках.
Такси ждало меня перед полицейским участком.
В аэропорт, сказала я беззвучно.
В аэропорт, — повторила я вслух, и машина тронулась.
Ты думаешь, что тебе все это нужно.
А потом уезжаешь лишь с мобильным, кошельком и маминой фотографией.
Глава двадцать вторая
АВГУСТ
Я плохо помню дорогу до аэропорта. Я подошла к билетной стойке и сказала, что у меня забронирован билет.
— Вы знаете номер рейса?
Я помотала головой.
— Назовите, пожалуйста, свое имя по буквам.
Но я не могла вспомнить ни единой буквы. Я вытерла ладони о джинсы.
В участке полицейские спросили: «Ты точно не знаешь, где он?»
«Я спала, когда он ушел».
— Мисс? Пожалуйста, продиктуйте свое имя по буквам.
— Извините, — сказала я. — Я не могу.
«Извините, — сказала я. — Я сварила ему яйца, но он их так и не съел».
— Я вижу бронь на имя Марин Дилейни. Из аэропорта Сан-Франциско в аэропорт Ла-Гуардия
[27]. Только она на двадцать третье число.
— Мне надо улететь раньше.
«Вижу, что ты расстроена», — сказал полицейский.
— Сейчас посмотрим, можно ли найти вам место на сегодняшний рейс, — ответила она. — Только придется доплатить.
Я достала карточку.
* * *
В Нью-Йорке меня поглотила жара. Всю мою жизнь жаркие дни охлаждал океанский бриз, а тут даже на закате воздух был густой и неподвижный.
В аэропорту я села на автобус. Я не знала, куда еду, но это было не важно. Я просто смотрела в окно до тех пор, пока не увидела в сумерках неоновую вывеску мотеля: «Дом вдали от дома». Я нажала кнопку, чтобы выйти на следующей остановке, — и только в вестибюле поняла, что это место для жизни не предназначено. Надо было уйти, но я все равно добрела до стойки.
— Вам восемнадцать есть? — спросил администратор.
— Да, — ответила я.
Он смерил меня взглядом.
— Давайте документы.
Я протянула ему водительские права.
— Сколько ночей?
— Я съеду двадцать третьего.
Он провел моей картой по терминалу, кивнул и выдал ключи.
Я поднялась по лестнице и дошла по коридору до комнаты 217. Проходя мимо соседнего номера, я вздрогнула: за окном стоял мужчина и пялился наружу.
Я повернула ключ и вошла в комнату.
Спертый воздух. Тошнотворный запах. Нет, даже хуже.
Я попыталась распахнуть окно, чтобы впустить воздух, но оно приоткрылось лишь на несколько сантиметров, да и воздух снаружи был все еще жарким и вязким. Жесткие, чем-то перепачканные занавески; ковер — в пятнах и проплешинах; дырявое одеяло. Я положила на стул фотографию, кошелек и телефон.
В соседней комнате завыла женщина и прекращать не собиралась. Этажом ниже на полную громкость включили мыльную оперу. Где-то что-то разбилось.
