— Душ, — произносит Мейбл в лифте.
Как только мы оказываемся на моем этаже, я бегу в комнату за полотенцами.
Мы заходим в разные кабинки, стягиваем одежду и так отчаянно жаждем тепла, что даже не испытываем неловкости.
Мы долго стоим под водой. Онемевшие руки и ноги сначала горят и лишь спустя какое-то время оттаивают.
Мейбл заканчивает первой; я слышу, как она выключает воду. Я даю ей время добраться до комнаты. Да я и рада постоять подольше под горячей водой.
* * *
Мейбл права: еда все еще холодная. Мы стоим рядом на кухне и глядим в холодильник; из вентиляционных решеток веет теплом.
— Это все ты купила? — спрашивает она.
— Да, — говорю я, хотя все и так понятно: продукты подписаны моим именем.
— Я голосую за чили
[24]. — произносит Мейбл.
— К нему есть кукурузный хлеб. А еще масло и мед.
— Боже, звучит великолепно.
Мы хлопаем дверцами шкафчиков, пока наконец не отыскиваем кастрюлю для чили, терку для сыра, противень для хлеба и тарелки со столовыми приборами.
Пока я переливаю чили в кастрюлю, Мейбл произносит:
— A y меня есть новости. Хорошие новости. Я все ждала подходящего момента.
— Рассказывай.
— У Карлоса будет ребенок.
— Что?
— Гризельда на пятом месяце.
Я изумленно качаю головой. Карлос, брат Мейбл, уехал в колледж до того, как мы с ней подружились, поэтому видела я его всего несколько раз, но…
— Ты станешь тетей, — говорю я.
— Tia Мейбл, — отвечает она.
— Фантастика.
— Скажи?
— Ага.
— Они попросили нас одновременно созвониться по видеосвязи. Родители были в городе, я — в колледже, они — в Уругвае…
— Они теперь там живут?
— Да, пока Гризельда не закончит диссертацию. Я бесилась, потому что видеосвязь все время глючила, но когда они наконец появились на экране, я сразу увидела ее животик и разревелась. Родители тоже расплакались. Это было что-то… и очень вовремя, потому что они как раз убрали вещи Карлоса из его комнаты и вовсю грустили. Не то чтобы они не хотели этого делать, просто охали, мол: «Наш сын уже вырос, он никогда не будет больше нашим маленьким мальчиком!», а потом такие: «Внук!»
— Из них выйдут отличные бабушка и дедушка.
— Они уже покупают вещи для малыша. Все гендерно нейтральное, потому что пол ребенка решили оставить сюрпризом.
Я думаю о Мейбл и ее крошке-племяннице или племяннике. Представляю, как она поедет в Уругвай, чтобы познакомиться с младенцем. Как будет наблюдать за трансформацией человека — от круглого животика до малыша, а потом и ребенка, который сможет ей что-то рассказать. Думаю о том, насколько, должно быть, счастливы Ана и Хавьер — наверняка вспоминают то время, когда Карлос был еще маленьким.
Я чуть не охаю.
Кажется, я никогда не осознавала, что жизнь может так разрастаться. Я думала об этом в более широком контексте — о природе и времени, о веках и галактиках — но сейчас впервые задумалась, что Ана и Хавьер тоже когда-то были молодыми и влюбленными, что у них родился первенец и он рос у них на глазах, а потом женился и переехал на другой конец света. И теперь у них будет еще один любимый потомок. И со временем они состарятся и станут как Дедуля — седовласыми и неспешными, но в их сердцах будет так же много любви. Меня поражает это открытие. Я потрясена.
Однако несмотря на радостную новость, меня поглощает черная пропасть одиночества.
Интересно, что почувствовал Дедуля, когда узнал, что мама беременна. Она была такой молодой, да и парня он не видел, но радость наверняка ощутил. Может, когда первый шок прошел, Дедуля даже подтанцовывал и улюлюкал при мысли обо мне…
Мейбл рассказывает о планах Карлоса и Гризельды, о предполагаемой дате родов, о своих любимых именах.
— Я составляю список, — говорит она. — Сейчас зачитаю. Вообще, конечно, я уверена, что они сами придумают имя, но вдруг мне удастся подобрать идеальное?
Я пытаюсь быть здесь, с ней, в минуту радости.
— С удовольствием послушаю.
— О нет! — внезапно говорит она, указывая на кастрюлю.
Чили закипело и теперь пузырится и переливается через края. Мы уменьшаем огонь. Кукурузный хлеб будет выпекаться еще двадцать минут.
Я выслушиваю размышления Мейбл о дизайне детской комнаты, о том, что она не сможет приехать на вечеринку для будущей матери посреди весеннего семестра, но обязательно что-нибудь придумает. Я вполне себе держусь, честно, — просто не могу избавиться от разъедающего чувства одиночества.
Когда в разговоре наконец наступает пауза, а все темы о ребенке, кажется, уже исчерпаны, я сажусь за стол, а она — напротив.
— Ты сказала, что он был милым, — говорю я. — Что Дедуля был милым.
Мейбл хмурится.
— Я уже извинилась.
— Нет, — отвечаю я. — Это ты меня извини. Расскажи еще что-нибудь.
Она молча смотрит на меня.
— Пожалуйста.
Пожимает плечами.
— Ну, он всегда… занимался всякими классными делами. Например, полировал подсвечники. Кто вообще это делает?
Дедуля сидел за круглым кухонным столом, мычал под песни на радио и натирал медь до блеска.
— А еще он целыми днями рубился в карты со своими дружками, точно по работе или вроде того. Говорил, будто это помогает ему сохранять ясную голову, хотя дураку понятно, что в этих играх главным были виски да хорошая компания, так ведь? Ну и денежные выигрыши.
Я киваю.
— Он выигрывал чаще остальных. Думаю, благодаря покеру он и отправил меня сюда. Двадцать лет копил свои маленькие выигрыши.
Мейбл улыбается.
— Еще его выпечка. Любовь к испанскому, и песенки, и диванные лекции.
Жаль, мы так плохо слушали. Иногда мне кажется, что мы могли бы научиться у него гораздо большему. — Она бросает на меня короткий взгляд. — По крайней мере, Я бы уж точно могла научиться большему. Не хочу говорить за тебя.
— Нет, — говорю я. — Я тоже об этом думала. Никогда невозможно было предугадать темы его лекций. Некоторые из них казались совсем случайными, хотя, возможно, это было не так. Однажды он устроил трехдневное шоу о том, как удалять пятна.
— При стирке?
— Ага, но всякими разными способами. И не только с одежды. Как удалять пятна с ковров, когда использовать газированную воду, а когда — отбеливатель, как проверить, полиняет ли ткань…
