Я жду, пока она что-нибудь скажет или сделает. Наконец, не дождавшись, спрашиваю:
— Расстелем постель?
Даже в темноте я замечаю, как она напрягается.
— А какие у нас еще варианты? — добавляю я.
В комнате только пара стульев и пол.
— Ну, ковер довольно мягкий, — замечает она.
— Хорошо, если тебе так хочется…
— Мне не хочется, просто…
— Ему не обязательно знать. Да и вообще, мы просто поспим. — Я качаю головой. Как же это глупо после всего, что было. — Сколько раз мы спали в одной кровати до того, как все произошло? Десятки, сотни? Думаю, сегодня все тоже будет нормально.
— Знаю.
— Обещаю не доставлять тебе хлопот.
— Марин, прекращай.
— Тебе решать, — говорю я. — Мне не особо хочется ночевать на ковре, но если ты не хочешь спать со мной в одной кровати, я могу лечь на неразложенном диване, так у тебя будет больше места. Или давай поставим вместе два стула, или еще что придумаем.
Она молчит. Я не знаю, о чем она думает, и жду целую минуту.
— Ты права, — наконец соглашается она. — Извини. Давай просто разложим диван.
— Тебе не за что извиняться, — бормочу я.
Я убираю с дивана подушки, а Мейбл отодвигает к стене журнальный столик. Мы находим с двух сторон ручки и тянем за них. Скрипучие пружины, тоненький матрас. Мейбл встряхивает натяжную простынь, и мы вместе ее расстилаем, однако она не по размеру, и края приходится подвернуть.
— Ковер кажется все привлекательнее, — говорю я.
— Что, трусишь?
Я улыбаюсь, смотрю на нее, и она улыбается в ответ.
— Я достелю, — говорит она, натягивая наволочки. — Иди умывайся.
Я, как Джейн Эйр, бреду со свечой, освещая себе путь. Но оказавшись в ванной и посмотрев в зеркало, вижу в отражении лишь саму себя. Несмотря на мрак, длинные тени и тишину, в этом месте нет незваных гостей или призраков. Я брызгаю на лицо ледяной водой и вытираюсь полотенцем, которое оставил для нас Томми. Потом чищу зубы и стягиваю волосы захваченной из общежития резинкой.
Я думаю о Джейн Эйр и мистере Рочестере, о том, как сильно она его любила, как считала, что они никогда не будут вместе; а еще о том, что пару минут спустя окажусь в одной постели с Мейбл. Я все пытаюсь убедить себя, что в этом ничего такого нет, но знаю, что это неправда. И она тоже знает.
Может, она колебалась вовсе не из-за Джейкоба, а из-за того, что мы обе сильно изменились. Может, она все еще слишком злится, чтобы лежать со мной на одном матрасе, нечаянно соприкасаться во сне…
Я беру свечу и иду обратно в гостиную. Мейбл уже лежит на краю дивана. Я не вижу ее лица, но глаза, кажется, закрыты. Забираюсь на свободную половину. Пружины скрипят. Бессмысленно притворяться, что она их не слышала.
— Спокойной ночи, — шепчу я.
— Спокойной ночи, — отвечает она.
Мы лежим спиной друг к другу — так далеко, как это только возможно на одном матрасе. Пространство между нами гораздо хуже нашей неловкости, хуже долгих пауз и незнания, о чем она думает.
Кажется, я что-то слышу.
Кажется, она плачет.
И у меня в памяти всплывают детали, о которых я уже позабыла. Ее сообщения.
«Ты с кем-то встречаешься?»
«Скажи, если так».
«Мне просто нужно знать».
* * *
Были и другие сообщения, но их я не помню. Поначалу ее эсэмэски, словно ножи, прорезали дыры в коконе из плесени мотеля, дешевого кофе и вида на улицу из окна моего номера. Но когда началась учеба и появилась Ханна, я превратилась в незнакомку с подержанным телефоном, на который по ошибке сыпались сообщения от какой-то Мейбл.
Похоже, та девушка, до которой она пыталась достучаться, от чего-то скрывалась. И, судя по всему, она была особенной, раз подруга не бросала попыток с ней связаться. Жаль только, что ее не стало.
Мы никогда не обсуждали, что с нами будет.
Та девушка была кем-то другим.
Наши поцелуи. Взгляд Мейбл с другого конца комнаты. Ее усмешка, мое смущение. Моя щека на ее мягком бедре. Я должна все это забыть, потому что той жизни пришел конец.
Я слышу только потрескивание дров в камине. Может, она вовсе не плакала. Может, я это выдумала — но теперь я и вправду понимаю, сколько боли ей причинила. Наверно, виноваты воспоминания, разговоры о книгах и картинах и само время, проведенное с Мейбл: я уже чувствую, как подкрадывается призрак меня прежней.
«Помнишь меня?» — спрашивает он.
Кажется, помню.
Та девушка утешила бы Мейбл. Она бы коснулась ее так, словно прикосновения — это просто.
Я поднимаю руку и ищу на теле Мейбл безопасное место. Плечо. Я дотрагиваюсь до него, и рука Мейбл тут же накрывает мою и удерживает ее на месте.
Глава двенадцатая
ИЮНЬ
В тот день, когда Дедуля застукал нас с виски, мы с Мейбл все уроки краснели при виде друг друга. Вечером Дедуля приготовил запеканку. За ужином мы непривычно много молчали, а потом он предложил мне сесть на диванчик.
Я кивнула.
Конечно, ответила я, хоть внутри у меня все похолодело.
Я не знала, как ответить на вопросы, которые он задаст. Все было слишком ново. Я пошла за ним в гостиную и уселась на привычное место. Он башней высился надо мной, и на лице его не было ни намека на улыбку — только грусть, беспокойство и нечто граничащее с волнением.
Послушай, сказал он. Я хочу поговорить с тобой о разных видах любви, сжалась в ожидании его неодобрения. Он никогда прежде меня не осуждал, тем более за что-то существенное. А еще я ждала собственного гнева. Пускай поцелуй с Мейбл был совсем внезапным, пускай с тех пор я чувствовала себя выбитой из колеи — я точно знала, что мы не сделали ничего плохого.
— У тебя может сложиться превратное представление, — продолжил он, — о нас с Голубкой. Но все не так, как ты думаешь.
У меня невольно вырвался смешок — от облегчения, но Дедуля понял его по-своему.
— Понимаю, сложно поверить, — сказал он. — Все это выглядит чересчур… романтично — особенно то, как я реагирую на ее письма. И эта история с платьем. Но иногда между людьми возникает глубокая связь. Со стороны такие отношения могут показаться нелепыми. Но они не про плотский интерес. А про душу. Про самую глубинную часть нашей личности.
Он выглядел таким встревоженным, что я уже чувствовала не облегчение, а озабоченность.
— Ладно, Дедуль, — сказала я. — Что бы там между вами ни было, я за тебя рада.
Он вытащил из кармана носовой платок и аккуратно его развернул. Потом протер лоб и верхнюю губу. Я впервые видела его столь обеспокоенным.
