— Потому что лучше, если окажется, что их соединенные руки и правда символизируют лишь крепкую связь, — тогда не нужно думать о других вариантах. Разве нет?
— Нет, — отвечает она. — Совсем нет. Гораздо лучше видеть, что в одной картине может быть целое множество смыслов. Теперь я буду любить ее еще больше.
Она откладывает ноутбук на кровать. Потом встает и пристально смотрит на меня.
— Серьезно? Естественные науки?
И тут комната погружается во тьму.
Мы решаем, что беспокоиться не о чем: хоть в комнате и становится холоднее, у нас есть куртки и одеяла. Если будет совсем худо, пройдемся по комнатам и соберем свечей. Пока же мы зажгли свечки-таблетки, которые отыскали в ящике у Ханны.
Глава девятая
Наши телефоны еще заряжены, но мы ими почти не пользуемся, да и в любом случае вайфай уже не работает.
— Помнишь, как вырубили электричество в девятом классе?
— Я тебя еще всю ночь донимала своим чтением.
— Да, ты читала Сильвию Плат
[21] и Энн Секстон
[22].
— Точно. Всякие мрачные стихи.
— И забавные тоже.
И дерзкие, добавляю я. Помню, какой мощный заряд заключался в этих текстах, — я чувствовала в них опасность и силу. Особенно в «Леди Лазарь» и «Папочке» Энн Секстон, а еще в ее переложениях сказок.
Кстати, мы слушали записи Сильвии Плат на литературе, и, оказалось, ее голос звучит совсем не так, как я представляла.
Я знаю эти записи. Обычно я слушаю их онлайн поздно ночью. Каждое ее слово — как удар кинжала.
— А как ты его представляла? — спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
— Наверно, как твой.
Мы снова замолкаем. Становится все холоднее, и в душе нарастает тревога. Вдруг мы не сумеем открыть замки? Вдруг электричества не будет еще несколько дней? Вдруг мы так замерзнем во сне, что не сможем вовремя проснуться и спастись?
— Пожалуй, стоит выключить телефоны, — говорю я. — На случай, если они нам понадобятся позже.
Мейбл кивает. Она смотрит на мобильный. Интересно, хочет ли она сначала позвонить Джейкобу? Свет экрана озаряет ее лицо, но я не могу разобрать его выражение. Затем она нажимает кнопку, и лицо вновь растворяется во мраке.
Я иду в другой конец комнаты за своим телефоном, потому что не таскаю его с собой повсюду, в отличие от Мейбл или прежней себя. Мне редко пишут или звонят. Телефон валяется возле пакета с посудой от Клаудии. Я подбираю его и уже собираюсь выключить, как вдруг раздается звонок.
— Кто это? — спрашивает Мейбл.
— Не знаю, — отвечаю я. — Но код местный.
— Тогда ответь.
— Алло?
— Не знаю, сколько вы еще собираетесь там торчать, — говорит какой-то мужчина. — Но, думаю, у вас уже прохладно. И, кажется, чертовски темно.
Я поворачиваюсь к окну. Внизу под снегопадом стоит смотритель. Мне удается разглядеть его только благодаря фарам грузовика.
— Мейбл, — шепчу я. Она отрывается от своего телефона и подходит к окну.
Я беру одну свечку и машу ею перед окном, хоть и не уверена, что он увидит это едва заметное приветствие. Он машет в ответ.
— У вас тоже отключили электричество, да? — спрашиваю я.
— Да, — говорит он. — Но я-то живу не в общежитии.
* * *
Мы задуваем свечи, надеваем ботинки и хватаем зубные щетки. А затем выходим на улицу, и холод пронизывает нас до костей. Мы бредем от входной двери общежития до заведенного грузовика.
Вблизи смотритель выглядит моложе. Не совсем молодым, но и не старым.
— Томми.
Я пожимаю протянутую руку.
— Марин, — говорю я.
— Мейбл.
— Марин, Мейбл, вам повезло — у меня в гостиной есть камин и раскладной диван.
Я рада это слышать, но, только оказавшись в его домике — вдалеке, возле ворот, — понимаю, что именно об этом и мечтала. Я так замерзла, что почти позабыла, каково это — быть в тепле. Камин искрится и потрескивает, отсветы пламени гуляют по потолку и стенам.
— Я и духовку включал погреться. Эта допотопная штуковина может обогреть весь дом. Только будьте осторожны, до нее лучше не дотрагиваться.
Стены здесь деревянные, и всё очень уютное и видавшее виды. Ковры, диваны, мягкие кресла, покрытые пледами, и снова ковры… Хозяин не предлагает осмотреться, но дом такой маленький, что и так почти все видно. Мы гадаем, придется ли нам беседовать с ним весь вечер или же, пожелав спокойной ночи, он удалится в свою комнату, расположенную в конце коридора.
— Сейчас только полседьмого, — говорит Томми. — Вы, должно быть, голодны?
— Мы перекусили пару часов назад, — отвечаю я. — Но еще не ужинали, да.
— Я, конечно, не великий шеф-повар и ужинать не люблю, но где-то у меня завалялись макароны и баночка соуса…
Он показывает, как зажечь конфорку газовой плиты, и наливает воду в тяжелую чугунную кастрюлю. Спагетти он хранит в жестяной банке, но их почти не осталось.
— Как я уже сказал, ужинать я не любитель, но вам двоим должно хватить.
Сложно сказать, лукавит он или нет. Надо было захватить еду с кухни, но сейчас при одной мысли о возвращении в общежитие сквозь снег и тьму меня пробирает дрожь.
— Вы уверены?.. — спрашивает Мейбл. — Мы могли бы приготовить на всех, нам ведь нужно не так уж много…
— Нет-нет, я уверен. — Томми смотрит в жестянку и хмурится. Затем открывает холодильник. — Бинго! — и вынимает упаковку замороженных булочек.
— И духовка еще не остыла, — напоминаю я.
— Да, поди, не должна была. Я перехвачу пару булочек и остатки сыра, а вы можете поужинать макаронами, булочками и всем, что приглянется.
Он снова открывает холодильник и показывает, что внутри. Еды там немного, зато все чисто и аккуратно разложено.
— Отлично, — говорит Мейбл, и я киваю.
Я впервые в чужом доме с тех пор, как покинула свой. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь каждый предмет вызывает у меня любопытство.
В раковине несколько тарелок. У входа — пара тапочек. На холодильнике висят три снимка: маленький мальчик, Томми с друзьями и мужчина в военной форме. На журнальном столике, рядом с двумя игровыми приставками, валяются книги.
Никаких надписей на продуктах в холодильнике: здесь все свое.
