Она скучала по своим волосам. Никогда уже не вырастут они такими длинными. Это память о Гуль-каке.
В десять часов утра в дверь едва слышно постучались. Тило подумала, что это Нага, но оказалось, что пришла Хадиджа. Они были едва знакомы, но в мире не было теперь никого другого (если не считать Мусу), кого Тило была бы так рада видеть. Хадиджа в нескольких словах объяснила, как она нашла Тило: «У нас тоже есть свои люди». На этот раз своими людьми оказались рулевой одной из армейских лодок, люди из соседнего плавучего дома и многие другие, находившиеся по пути следования группы, которые передавали информацию практически в режиме реального времени. Своим человеком оказался и парикмахер из «Шираза» Мохаммед Субхан Хаджам. В отеле «Ахдус» своим человеком был посыльный.
Хадиджа принесла, кроме того, последние новости. Армия объявила о поимке и ликвидации опасного боевика командира Гульреза. Муса в это время находился в Сринагаре. Он придет на похороны. Боевики нескольких групп произведут ружейный салют на могиле командира Гульреза. Для них это будет безопасно, потому что на улицах в это время будут десятки тысяч людей и армия постарается избежать нового массового кровопролития. Тило пойдет с Хадиджей в один надежный дом в Кханках-э-Мула, где увидится с Мусой после похорон. Он сказал, что это очень важно. Хадиджа принесла Тило новую одежду — шальвары, камиз, пхеран и желто-зеленый хиджаб. Деловитость и будничность слов и дел Хадиджи выдернули Тило из трясины жалости к себе, в которую она погрузилась почти с головой. Все испытания прошлой ночи в Кашмире считаются нормой жизни.
Принесли горячую воду. Тило вымылась и переоделась в новую одежду. Хадиджа показала ей, как правильно застегнуть хиджаб, чтобы он обрамлял лицо. В хиджабе у нее был очень аристократический вид — она стала похожа на эфиопскую царицу. Тило понравилось, как она выглядит, хотя она предпочла бы сохранить волосы. Под дверь номера Наги она просунула записку, в которой писала, что вернется к вечеру. Женщины вышли из гостиницы, сели в машину и погрузились в водоворот улиц, которые оживали только во время погребения мертвецов.
Город Похорон в такие моменты внезапно просыпался, становясь энергичным и оживленным. Все вокруг двигалось и крутилось. Улицы превращались в притоки, ручьи и маленькие речки людей, стекавшиеся к устью — к Мазар-э-Шохадда. Маленькие группы, большие группы, люди из Старого города, люди из нового города, из деревень и из других городов — все они стремительно собирались к кладбищу. Даже в самых узких проулках группы мужчин, женщин и даже детей громко скандировали: «Азади! Азади!» Какие-то молодые люди устанавливали на улицах бочки с водой и лотки с едой для тех, кто приехал издалека и не успел поесть. Распределяя еду и воду, глотая воду и еду, люди, подчиняясь слышному только им ритму, продолжали выкрикивать: «Азади! Азади!»
Казалось, у Хадиджи намертво отпечаталась в голове карта улочек города. Это произвело громадное впечатление на Тило (сама она не обладала таким способностями). Они сделали большой крюк. Скандирование толпы «Азади! Азади!» — неслось над городом словно гром, предвещавший бурю. (Гарсон Хобарт, сидевший в это время в Дачигаме со свитой губернатора и лишенный возможности вернуться в город до того, как все успокоится, слышал именно этот гром в телефонной трубке, когда разговаривал с секретарем.) Через девять месяцев после похорон мисс Джебин это были вторые похороны. На этот раз гробов было девятнадцать. Один из них — пустой, потому что «ихваны» похитили тело убитого мальчика. Еще один гроб был наполнен изуродованными кусками тела маленького человека с изумрудными глазами, которому скоро предстояло встретиться на небесах с его любимым бевакуфом Султаном.
— Я хотела бы присутствовать на похоронах, — сказала Хадидже Тило.
— Это можно, но риск очень велик. Мы можем опоздать. Кроме того, нам не удастся подойти близко, потому что женщин не пускают к могиле. Мы можем пойти туда позже, когда схлынет толпа.
Женщин не пускают к могиле. Женщин не пускают к могиле. Женщин не пускают к могиле.
Ради чего — чтобы защитить могилы от женщин или женщин — от могил?
Тило не стала спрашивать.
Через сорок пять минут езды по обходным улочкам Хадиджа припарковала машину, и они быстро пошли по лабиринту кривых переулков в тот район города, все части которого были соединены друг с другом по земле, под землей и в воздухе, по вертикали и горизонтали, посредством улиц, переходов через крыши и подземных ходов. Это был единый организм — как коралловый риф или муравейник.
— Эта часть города все еще наша, — сказала Хадиджа. — Армия сюда не суется.
Через низкий деревянный проход они вошли в голую, устланную зелеными коврами комнату. Их встретил неулыбчивый молодой человек, жестом предложивший им войти. Он торопливо провел их через две комнаты, а когда они вошли в третью, он открыл дверцы, которые можно было принять за дверцы шкафа. Оказалось, что это выход на крутую винтовую лестницу, ведущую в подвал. Тило вслед за Хадиджей спустилась по ступенькам. В комнате, куда они попали, не было мебели. На полу были постелены два матраса и лежали несколько подушек. На стене висел календарь двухгодичной давности. В углу Тило увидела свой рюкзак. Кто-то взял его в плавучем доме и смог передать сюда. По лестнице вслед за ними спустилась молоденькая девушка и расстелила на полу кружевную скатерть. Потом явилась пожилая женщина. Она принесла поднос с чайником, чашками и блюдами с сухариками и сочным пирогом. Поставив все это на дастархан, она обхватила ладонями лицо Тило и поцеловала ее в лоб. Слов было сказано мало, но и мать, и дочь остались в комнате.
Когда Тило покончила с чаем, Хадиджа взбила матрас.
— Спи, ему потребуется еще два или три часа, чтобы добраться сюда.
Тило легла, и Хадиджа укрыла ее пледом. За следующие несколько лет они стали очень близкими подругами. Тило закрыла глаза. Бормотание женских голосов, произносивших непонятные Тило слова, действовало успокаивающе, как бальзам.
Она еще спала, когда пришел Муса. Он сел, скрестив ноги, рядом с Тило и думал о том, как было бы хорошо разбудить ее в каком-нибудь более прекрасном мире. Он знал, что увидит ее теперь очень нескоро. Да и то, если повезет.
Времени было в обрез. Он должен был уйти, пока на улицах много людей. Он нежно разбудил Тило.
— Просыпайся, бабаджаана.
Она открыла глаза и притянула его к себе. Подчиняясь, Муса улегся на матрас рядом с Тило. Они долго молчали — говорить было не о чем, абсолютно не о чем.
— Я только что вернулся со своих похорон. Самолично дал двадцать один ружейный залп над собственной могилой, — сказал Муса.
Потом шепотом, потому что стоило ей заговорить громче, как голос ломался под тяжестью вещей, о которых она говорила, Тило рассказала Мусе обо всем, что произошло. Она не забыла ничего, не упустила ни одной детали, ни одного звука, ни одного чувства, ни одного услышанного или сказанного слова.
Муса поцеловал ее в голову.
— Они сами не понимают, что наделали. Вообще не понимают.
