Тило знала, что под кроватью лежал автомат, но ничего не сказала по этому поводу. Она ничего не сказала и потом, когда были пересчитаны и расцелованы все мозоли Мусы. Тило лежала на нем, как на матрасе. Положив подбородок на сплетенные пальцы и подставив свой абсолютно не кашмирский зад сринагарской ночи. То, что путь Мусы снова привел его к ней, нисколько ее не удивляло. Она отчетливо помнила один из дней 1984 года (кто не помнит тот год?), когда газеты сообщили о том, что один кашмирец по имени Макбул Бутт, сидевший в тюрьме за убийство и государственную измену, был повешен в делийской тюрьме Тихар. Его останки были зарыты в тюремном дворе, чтобы могила не стала местом поклонения в начавшем уже тогда закипать Кашмире. Новость эта оставила равнодушными профессоров и преподавателей, не придавших ей никакого значения, но в тот вечер Муса сказал ей — спокойно и буднично, просто констатируя факт: «Когда-нибудь ты поймешь, почему для меня история началась только сегодня». Тогда она не вполне поняла смысл его слов, но напряжение, с которым они были сказаны, она запомнила навсегда.
— Как поживает королева-мать Керала? — спросил Муса, обращаясь к вороньему гнезду, в которое превратились волосы Тило.
— Не знаю, я не ездила к ней.
— Ты должна.
— Я знаю.
— Она — твоя мать. Она — это ты, а ты — это она.
— Это чисто кашмирский взгляд. В Индии все по-другому.
— Я не шучу. Я говорю вполне серьезно. Это нехорошо с твоей стороны, бабаджаана. Ты должна поехать к ней.
— Я знаю.
Муса провел обеими руками по спине Тило. То, что началось как ласка, превратилось в медицинское исследование. На какое-то мгновение он превратился в своего подозрительного отца. Он ощупал мышцы ее плеч, рук, спины.
— Откуда все это?
— Тренировка.
Наступило недолгое молчание. Она решила не рассказывать ему о преследовавших ее мужчинах, ломившихся в ее дверь в самые неурочные часы суток, включая и господина Раджендрана, отставного полицейского офицера, занимавшего административный пост в архитектурной фирме, где работала Тило. Он был взят на руководящую должность скорее благодаря своим связям в правительстве, нежели благодаря своим административным талантам. Он откровенно домогался Тило, делал ей непристойные предложения, часто оставлял на ее столе подарки, которые она не принимала. Однако ночами, подогретый алкоголем, он приезжал к дарге Низамуддина и принимался колотить в дверь, крича, чтобы она впустила его. Его наглость подкреплялась уверенностью в том, что если все станет известно руководству, то в глазах общества и в суде его слово перевесит ее показания. У него блестящий послужной список и медаль за храбрость, а она — одинокая женщина, нескромно одетая и курящая сигареты. Ничто не говорило о том, что она из «приличной» семьи, которая сможет за нее заступиться. Тило все это понимала и предприняла меры предосторожности. Если бы господин Раджендран окончательно потерял благоразумие и ворвался бы к ней, то в мгновение ока, сам того не заметив, оказался бы распростертым на полу.
Она не стала ничего рассказывать, потому что все это казалось грязным и банальным в сравнении с тем, что пришлось пережить Мусе. Она скатилась с него и легла рядом.
— Расскажи мне о Султане… о бевакуфе, из-за которого так расстроился Гульрез. Что это за человек?
Муса улыбнулся.
— Султан? Султан не был человеком. И он не был никаким бевакуфом Правда, он был очень умным мальчиком. Это был петушок — петушок-сирота, которого Гуль подобрал маленьким цыпленком. Султан был предан Гульрезу как пес, не отставал от него ни на шаг. Они подолгу беседовали друг с другом, и никто, кроме них, не понимал, о чем они говорят. Они были настоящими друзьями — водой не разольешь. Султан был известен на всю округу. Люди из окрестных деревень приходили посмотреть на него. У него было шикарное оперение — фиолетовое, пурпурное, оранжевое, красное, и он расхаживал по двору, как настоящий султан. Я хорошо его знал… да его все хорошо знали. Он был высокомерен, всегда смотрел на людей так, словно они ему чего-то должны… ну, ты понимаешь? Однажды в деревню явился капитан со своими солдатами… Капитан Джаанбааз — так он себя называл. Не знаю, было ли это его настоящее имя… эти ребята всегда называются вымышленными громкими именами. Они явились не с карательной акцией и не для прочесывания… они пришли просто поговорить с селянами, попугать их, поиздеваться над ними. Ну, в общем, обычное дело. Людей согнали на деревенскую площадь. Гуль-как и Султан тоже были там, в первых рядах. Султан внимательно слушал, как человек, как деревенский староста. У капитана этого был пес. Здоровенная немецкая овчарка на поводке. Закончив свою речь — как всегда, угрозы и нотации, — капитан спустил собаку с поводка и сказал: «Джимми, фас!» Джимми набросился на Султана, загрыз его, а солдаты унесли несчастного петуха себе на обед. Гуль-как был уничтожен. Он целыми днями плакал, как плачут люди по убитым родственникам. Для него Султан и в самом деле был родственником… не меньше. Он был очень расстроен тем, что Султан так легко дал себя убить, что не дрался, не убежал — как будто петух был бойцом, обученным военным хитростям. Гуль проклял Султана и выл: «Если ты не знал, как жить среди военных, то зачем ты вообще родился на свет?»
— Но зачем ты ему об этом напомнил? Это что-то значило?..
— Гуль — мой младший брат, яар. Мы носим одну одежду, мы доверяем друг другу жизнь. Я могу во всем положиться на него.
— Это не слишком порядочно с твоей стороны, Муса-куттан. В Индии мы так не поступаем…
— Мы даже поделили имя…
— То есть?
— Меня называют командир Гульрез. Никто не знает меня под именем Мусы Есви.
— Это какой-то гребаный мозготрах.
— Тс-с, в Кашмире мы не употребляем таких слов.
— Мы, в Индии, их употребляем.
— Нам пора спать, бабаджаана.
— Да, в самом деле.
— Но сначала надо одеться.
— Зачем?
— Так положено. Это Кашмир.
После этой случайной вставки сон был решительно невозможен. Тило, одетая, как для выхода на улицу, немного напуганная причинами этого «так положено», но взбодренная любовью и сексом, приподнялась на локте.
— Поговори со мной…
— А как назвать то, что мы делали все это время?
— Мы назовем это предварительным разговором.
Она потерлась щекой о его щетину, а потом легла на спину, положив голову на подушку, рядом с головой Мусы.
— Что я должен тебе рассказать?
Тило зажгла две сигареты.
— Расскажи мне другую историю… страшную и прекрасную… любовную историю. Расскажи мне правдивую историю.
Тило не поняла, почему сказанные ею слова заставили Мусу тесно привлечь ее к себе и почему глаза его странно заблестели — как от слез. Она не поняла смысла произнесенных им вполголоса слов: «Акх далила ванн…»
