— Ты хочешь сказать, что он деревенский дурачок? — Тило тоже без улыбки посмотрела Мусе в глаза.
— Я хочу сказать, что он особенный человек, благословенный человек.
— Кто же его благословил? Что за извращенный способ благословения, твою мать?
— Его благословили прекрасной душой. Мы почитаем наших моутов.
Муса уже давно не слышал этого краткого ругательства, тем более от женщины. Оно легонько приземлилось на его стиснутое сердце и пробудило память о том, почему, как и насколько сильно он любил Тило. Он сразу попытался вернуть это воспоминание туда, откуда оно пришло, — в наглухо запертый чулан памяти.
— Мы едва не потеряли его два года назад. В деревню нагрянули солдаты с прочесыванием. Людей выгнали из домов и построили в шеренгу. Гуль бросился навстречу солдатам. Он был уверен, что это пакистанцы пришли освобождать нас. Он пел, приплясывал и кричал: «Дживей! Дживей! Пакистан!» Он пытался целовать руки солдат. Они прострелили ему ногу, избили прикладами и оставили на снегу истекать кровью. После этого у него случается истерика всякий раз, когда он видит солдат. Он пытается убежать от них, а это самое опасное. Что можно сделать в такой ситуации? Короче, я привез его в Сринагар, в наш дом. Но теперь в нашем доме едва ли кто-нибудь живет — во всяком случае я там уже не живу, — и он не захотел там оставаться. Тогда я нашел для него работу. Этот плавучий дом принадлежит моему другу, и Гульрез находится здесь в безопасности. Ему не надо никуда выходить. Он должен готовить еду для гостей, но они бывают здесь крайне редко. Продукты для этого доставляют сюда другие люди. Единственная опасность — лодка довольно древняя, не потонула бы.
— Ты серьезно?
Муса улыбнулся.
— Нет, она вполне надежна.
Парень, у которого «были не все дома», тоже сел за стол и принялся с отменным аппетитом уписывать приготовленную им еду.
— Почти все моуты в Кашмире были убиты. Их убивали первыми. Потому что они не понимают, что значит слушаться приказов. Может быть, поэтому они нам и нужны. Учить нас, как быть свободными.
— Или убитыми?
— Это одно и то же. Только мертвые свободны.
Муса посмотрел на покоившуюся на столе руку Тило, которую знал лучше, чем свою собственную. Она до сих пор носила серебряное кольцо, подаренное им много лет назад, когда он еще был другим человеком, и средний палец все так же был испачкан чернилами.
Гульрез, понимая, что речь идет о нем, принялся суетиться вокруг стола, наполняя стаканы и тарелки, а в это время из карманов его пхерана отчаянно мяукали котята. Улучив момент, когда Муса и Тило замолчали, он представил им Агу и Ханум. Серого в полоску звали Ага, а черно-белую, как арлекин, кошечку — Ханум.
— А где Султан? — с улыбкой спросил Муса. — Что с ним?
Лицо Гульреза, словно по сигналу, омрачилось. Он ответил длинным ругательством на смеси кашмирского и урду. Тило поняла только последнюю фразу: «Арре усс бевакуф ко агар яхан минтри ке саатх рехна нахи аата тха, то пхир вох саала ис Дуния мейн аайя хи кйуун тха?» («Если этот дурак не знает, как ужиться здесь с военными, то зачем он вообще появился на свет?»)
Не было никаких сомнений, что Гульрез услышал эту фразу от родителей или соседей и относилась она к нему самому, но теперь он воспользовался ею, чтобы отругать какого-то неведомого Султана — кто бы он ни был.
Муса громко рассмеялся, обнял Гуля и поцеловал его в макушку. Гуль улыбнулся. Счастливый сорванец.
— Кто такой Султан? — спросила Тило.
— Потом расскажу.
* * *
После ужина они вышли на крыльцо покурить и послушать новости по радио.
Три боевика убиты. Несмотря на комендантский час, в Барамулле прошли массовые протесты.
Стояла безлунная, черная, непроницаемая ночь.
Гостиницы бульвара, цепочкой тянувшиеся вдоль берега озера, были превращены в казармы, опутанные колючей проволокой, обложенные мешками с песком и окруженные заграждениями. Столовые стали солдатскими спальнями, стойки портье — камерами предварительного заключения, а номера — комнатами допросов. Вышитые гобелены и толстые ковры заглушали крики молодых людей, которых били током по половым органам и которым вливали бензин в задний проход.
— Знаешь, кто здесь сейчас находится? — спросил Муса. — Гарсон Хобарт. Ты с ним вообще виделась?
— Нет, не видела его уже несколько лет.
— Он заместитель начальника местного отделения Разведывательного бюро. Это большая должность.
— Рада за него.
Не было ни ветерка. Гладь озера не шевелилась, лодка даже не покачивалась, но тишина казалась хрупкой.
— Ты любил ее?
— Да, и хотел сказать тебе об этом.
— Почему?
Муса докурил сигарету и закурил следующую.
— Не знаю. Это было дело чести — твоей, моей и ее.
— Почему ты не говорил о ней раньше?
— Не знаю.
— Это была свадьба по уговору?
— Нет.
Сидя рядом с Тило, дыша в унисон с ней, он чувствовал себя пустым домом, в котором слегка приоткрылись окна и двери, впустив немного воздуха для запертых там призраков. Когда Муса снова заговорил, он обращался к ночи, к горам, невидимым в этот час, если не считать мерцающих огней армейских лагерей, вытянувшихся в цепь и похожих на скудные декорации какого-то устрашающего спектакля.
— Наше знакомство было страшным… страшным, но прекрасным… такое могло произойти только здесь. Было это весной девяносто первого, в год полного хаоса. Мы — все, кроме, кажется, Годзиллы — думали, что Азади за углом, всего в одном шаге. Перестрелки были каждый день, взрывы, убийства. Боевики открыто расхаживали по улицам с оружием…
Муса умолк, расстроенный звуком собственного голоса. Он отвык от него. Тило не спешила прийти к нему на помощь. Часть ее существа противилась истории, которую начал рассказывать ей Муса, и она была благодарна ему за переход к обобщениям.
— Так вот было. В тот год — когда мы познакомились — я только что нашел работу. Это было бы великим событием в моей жизни, но не стало, потому что в те дни закрывалось все. Ничто не работало… ни суды, ни колледжи, ни школы… нормальная жизнь рухнула… как я могу объяснить это тебе… какое это было сумасшествие… это была какая-то свалка, какая-то куча-мала… бесчисленные ограбления, похищения, убийства… массовые подтасовки на школьных экзаменах. Вот это было самое забавное. Внезапно, в самый разгар войны, все захотели сдать вступительные экзамены в высшие учебные заведения, потому что это помогало получать дешевые кредиты от государства. Я знаю одну семью, где три поколения — дед, отец и сын — сели за учебники, чтобы сдать выпускные школьные экзамены. Нет, ты только вообрази этот цирк. Фермеры, рабочие, торговцы фруктами, имевшие за плечами два и три класса, едва умевшие читать и писать, решили сдавать экзамены. Они переписывали задания из учебников и со свистом сдавали все на отлично. Они переписывали все, даже инструкцию в нижней части листа: «Перевернуть страницу!». Помнишь такие надписи в школьных учебниках? Они списывали и эту пометку. Даже сейчас, когда мы хотим уязвить человека его глупостью, мы его спрашиваем: «У тебя есть намтук пасс?»
