С безопасной высоты балкона мисс Джебин и ее мать смотрели на приближавшуюся похоронную процессию. Как многие другие женщины и дети, сгрудившиеся на деревянных балконах старых домов, мисс Джебин и Арифа приготовили лепестки роз, чтобы бросить их на тело Усмана Абдуллы, когда его будут проносить мимо. По случаю холода мисс Джебин была одета в два свитера и шерстяные варежки. Головку девочки украшал маленький шерстяной хиджаб. Тысячи людей нескончаемым потоком текли мимо дома, исступленно крича: «Азади! Азади!» Мисс Джебин и Арифа тоже присоединились к этому хору. Озорница мисс Джебин иногда кричала: «Матаджи!» («Мама!») вместо «Азади!». Во-первых, эти слова были похожи по звучанию, а во-вторых, каждый раз, когда дочка путала слова, мама смотрела на нее, улыбалась и целовала в лобик.
Процессия должна была пройти мимо бункера 26-го батальона пограничной стражи, расположенного в сотне футов от того места, где находились Арифа и мисс Джебин. Дула пулеметов выглядывали из затянутых стальной сеткой окон пыльного блокпоста, сооруженного из листового железа и деревянных брусьев. Бункер был забаррикадирован мешками с песком и оплетен колючей проволокой. Армейские бутылки из-под «Старого монаха» и тройного рома были привязаны к колючей проволоке и тихо позвякивали, ударяясь друг об друга, — это была примитивная, но надежная система тревожной сигнализации. Любое прикосновение к проволоке вызывало громкий звон. Бутылки из-под спиртного на службе нации. Кроме всего прочего, дополнительный эффект достигался оскорбительностью такой системы для правоверных мусульман. Солдаты в бункере подкармливали бродячих собак, которых местные жители сторонились (как и подобает правоверным), и эти собаки служили еще одним кольцом охраны. Собаки сидели вокруг бункера, наблюдали за процессией — внимательные, но не напуганные. Процессия приближалась. Солдаты внутри бункера превратились в тени, слившиеся с защитной сеткой. Капельки холодного пота текли по спинам под зимней военной формой и бронежилетами.
Вдруг раздался взрыв. Не очень сильный, но достаточно громкий, чтобы породить слепую панику. Солдаты вышли из бункера, заняли позицию и открыли огонь из пулеметов и автоматов по безоружной толпе, запрудившей узкую улицу. Солдаты стреляли на поражение, стреляли, чтобы убить. Даже после того, как толпа обратилась в бегство, пули продолжали гнаться за ними, попадая в подставленные спины, затылки и ноги. Некоторые испуганные солдаты нацелили оружие на людей, смотревших на процессию с балконов, и разрядили диски автоматов — в балконы, в перила, подоконники, оконные переплеты, в мисс Джебин и ее мать Арифу.
Люди, несшие гроб с телом Усмана Абдуллы, были убиты. Гроб открылся и еще раз убитое тело вывалилось на мостовую в неестественной, отвратительной позе, распростершись на белом саване. Дважды убитый рядом с убитыми один раз.
Да, некоторые кашмирцы тоже умирают дважды.
Стрельба затихла только после того, как улица совершенно опустела. Остались только убитые и раненые. И обувь. Тысячи пар обуви.
Некому было оглушительно повторять лозунг:
Джис Кашмир ко кхун се синча! Вох Кашмир хамара хай!
Мы оросили Кашмир своей кровью! Этот Кашмир наш!
Действия военных властей после этого массового расстрела были скорыми и эффективными. В течение часа все трупы были отвезены в центральный полицейский морг, а раненые доставлены в больницы. Улицу полили из шлангов, кровь смыли в канализацию. Снова открылись магазины, и было объявлено о восстановлении спокойствия. (Об этом всегда объявляли, чтобы люди знали.)
Позже было установлено, что хлопок, похожий на взрыв, прозвучал из-за того, что какой-то автомобиль наехал на пустую картонную коробку из-под мангового сока. Кто виноват? Кто оставил пакет из-под сока на проезжей части? Индус или кашмирец? Или, может быть, пакистанец? Кто был за рулем? Был учрежден трибунал для расследования массового убийства. Но факты так и не были установлены. Никого не обвинили. Это случилось в Кашмире. Значит, виноват Кашмир.
Жизнь продолжалась. Смерть продолжалась. Война продолжалась.
* * *
Все, кто видел Мусу Есви во время похорон жены и дочери, отметили его полное спокойствие. Он не выказывал никакой скорби, наоборот, выглядел Муса отстраненным и отчужденным. Вид у него был настолько отсутствующим, что, казалось, его вообще не было на похоронах. Наверное, это в конце концов и послужило причиной его ареста. Или его выдало сердцебиение. Наверное, оно было либо слишком сильным, либо недостаточно сильным для мирного гражданина. Так, бывалые солдаты на блокпостах иногда присматриваются к груди молодых людей и прислушиваются, как бьется их сердце. Ходили слухи, что у некоторых солдат есть стетоскопы. «У этого парня сердце бьется за свободу», — якобы говорили солдаты, и этого было достаточно, чтобы отправить организм, сердце которого бьется слишком быстро или слишком медленно, в ближайший пыточный центр.
Мусу арестовали не на блокпосте. Его взяли дома, после похорон. Излишнее спокойствие на похоронах собственной жены и дочери не могло остаться незамеченным.
Сначала, конечно, все притихли и тряслись от страха. Похоронная процессия неслышно струилась по блеклому грязному городу в мертвой тишине. Единственным звуком был стук ботинок по серебристой от влаги мостовой улицы, ведущей в сторону кладбища Мазар-э-Шохадда. Молодые люди несли на своих плечах семнадцать гробов. Семнадцать плюс один, в котором покоился дважды убитый Усман Абдулла, которому, конечно, было невозможно выдать второе свидетельство о смерти. Итак, семнадцать гробов плыли по улицам, блестя на зимнем солнце. Человеку, смотрящему на процессию с высоких гор, кольцом окружавших город, процессия показалась бы колонной коричневых муравьев, несущих семнадцать-плюс-один кристаллик сахара в муравейник, чтобы накормить матку. Возможно, для человека, изучающего историю и человеческие конфликты, это можно было свести к относительному понятию того, что эта маленькая процессия была ничем иным, как цепочкой муравьев, несущих крошки, упавшие с высокого стола. Когда ведутся войны, на такие процессии обращают мало внимания. Какая мелочь. Вот так все и идет своим чередом. События разворачиваются, проходят, захватывая людей в свои железные, неразмыкающиеся объятия. Жестокость становится привычной, как смена времен года, и каждый вид ее обладает своим запахом и цветом, своим циклом потерь и обновлений, распада и восстановления, восстаний и демократических выборов.
Из всех сахарных кристалликов, которые муравьи несли в то зимнее утро, самым маленьким был кристаллик, плывший под именем мисс Джебин.
Муравьи, которым не хватило духу участвовать в процессии, выстроились вдоль улиц, стоя на скользких грудах порыжевшего снега, засунув руки под полы пхеранов. Пустые рукава трепетали на пронизывающем ветру. Безрукие люди в самом сердце вооруженного восстания. Те, кто был напуган еще больше, не отважились выйти на улицу и смотрели на процессию из окон и с балконов, хотя сознавали, что и это опасно. Все знали, что находятся под прицелами солдат, наводнивших город. Вооруженные военные были везде — на крышах, на мостах, в лодках, в мечетях и на водонапорных башнях. Они заняли гостиницы, школы, магазины и даже некоторые частные дома.
