Мисс Джебин и ее мать были похоронены с пятнадцатью другими жертвами, доведя их общее число до семнадцати.
Ко времени их похорон Мазар-э-Шохадда было еще сравнительно новым кладбищем, но уже изрядно «населенным». Тем не менее организационный комитет внимательно следил за происходящим с самого начала восстания и весьма реалистично представлял, к чему все клонится. Комитет тщательно планировал расположение участков под захоронения, эффективно используя имевшееся в наличии пространство. Все понимали, как важно хоронить мучеников на больших, коллективных кладбищах, а не оставлять их (многие тысячи) гнить в горах, лесах, вблизи от армейских лагерей и пыточных центров, которые росли по всей Кашмирской долине, как грибы после дождя. Когда началась настоящая война и оккупация стала более жестокой, для простых людей единение вокруг могил мучеников стало само по себе актом сопротивления.
Первым на этом кладбище был похоронен гумнаам шахид, неизвестный мученик, чье тело доставили на кладбище и предали земле глубокой ночью. Он был погребен на кладбище, которое тогда еще не было кладбищем, с соблюдением всех ритуалов, с почестями и в присутствии немногочисленных скорбящих соратников. На следующее утро, когда возжигали свечи и рассыпали лепестки роз на свежей могиле, когда произносились новые молитвы в присутствии тысяч людей, собравшихся там после пятничной молитвы в мечетях, комитет приступил к огораживанию под кладбище огромной территории размером с горное пастбище. Через несколько дней появилась и вывеска: «Мазар-э-Шохадда».
Начали ходить упорные слухи о том, что никакого неизвестного мученика — положившего начало захоронениям — не было вовсе, что похоронили пустой шерстяной мешок. Много лет спустя этот (якобы имевший место) хитроумный план был поставлен под вопрос одним юным санг баазом, возмутителем спокойствия, представителем молодого поколения борцов за свободу, которые слышали эту историю и были не на шутку ею встревожены: «Но дженааб, дженааб, не означает ли это, что наше Движение, наш техрик, основано на лжи?» Пожилой, обожженный сражениями и утомленный борьбой лидер, задумавший (якобы) дело с кладбищем, ответил: «Беда с вами, молодыми; вы абсолютно не представляете себе, как ведутся войны».
Многие, однако, сразу предположили, что этот слух, подобно многим другим, был сфабрикован и запущен отделом по распространению слухов в Бадами-Багхе, в армейской штаб-квартире в Сринагаре. Это была еще одна уловка оккупационных властей, задуманная для подрыва техрика, для того, чтобы посеять в людях неуверенность, подозрительность и сомнения.
Ходили также слухи, что действительно существует отдел по распространению слухов и руководит этим отделом офицер в звании майора. Говорили также, что страшный батальон из Нагаленда (тоже бывшего объектом индийской оккупации, только на востоке), батальон пожирателей свиней и собак, иногда не брезгует и человечиной — так, во всяком случае, утверждали знающие люди. Ходил еще слух о том, что каждый, кто доставит (по неизвестному адресу) здоровую сову весом три и больше килограммов (совы в этой области — даже самые жирные — весили не больше полутора), получит приз в миллион рупий. Люди ставили капканы, в которые попадались ястребы, соколы, мелкие совы и прочие хищные птицы, скармливали совам крыс, рис и изюм, делали птицам инъекции стероидов и ежечасно их взвешивали, несмотря даже на то, что никто не знал, куда, собственно, надо было нести этих сов. Циники утверждали, что это происки армии, которая постоянно ищет способы чем-нибудь занять внушаемых людей, чтобы избавиться от проблем и забот. Циркулировали слухи, очень похожие на правду, и правда, очень похожая на слухи. Например, правдой было то, что армейский отдел по правам человека много лет возглавлял подполковник Сталин — дружелюбный и приветливый человек, сын старого коммуниста. (Говорили, что это была его идея создать Мускаан — «улыбка» на урду — систему военных центров «Доброй воли» для реабилитации вдов, соломенных вдов, полных и неполных сирот. Разъяренные люди, обвинявшие армию в том, что она сама плодит вдов и сирот, регулярно сжигали приюты и швейные мастерские «Доброй воли». Однако их все время отстраивали заново — лучше, богаче и краше.)
В случае кладбища мучеников, однако, вопрос о том, не был ли первый мученик просто тюком шерсти, так и остался без последствий. Страшная правда заключалась в том, что относительно новое кладбище с устрашающей быстротой заполнялось вполне реальными мертвецами.
Мученичество проникало в Кашмирскую долину через линию контроля, через залитые лунным светом горные проходы, патрулируемые солдатами. День и ночь тонкий ручеек мучеников двигался по узким каменистым тропам, вьющимся вокруг синеватых глыб льда, по обширным ледникам и по лугам, по пояс заваленным снегом. Путь этот пролегал мимо лежавших в сугробах застреленных юношей, на которых равнодушно взирали холодная луна и звезды, что висели так низко, что, казалось, до них можно было дотронуться рукой.
Когда ручеек достигал долины, он растекался по земле, проникал в ореховые рощи, шафрановые поля, яблочные, миндальные и вишневые сады, окружая их, словно ползущий по земле туман. Этот ручеек доходил в долине до каждого, он нашептывал слова борьбы в уши врачей и инженеров, студентов и рабочих, портных и плотников, ткачей и крестьян, пастухов, поваров и поэтов. Они внимательно слушали, а потом откладывали в сторону свои книги и инструменты, свои иглы, долота, ткани, отставляли плуги, топоры и сценические костюмы. Они останавливали ткацкие станки, на которых ткали самые красивые в мире ковры и тончайшие шали, и узловатыми пальцами ощупывали гладкие стволы автоматов Калашникова, которые им разрешали потрогать принесшие их незнакомцы. Люди уходили вслед за этими гаммельнскими крысоловами в высокогорные луга, где были устроены тренировочные лагеря. Только после того как им давали в руки оружие, когда непривычные пальцы, нажимая на спусковой крючок, чувствовали, что он поддается нажиму, после того как, взвесив все за и против, они решали, что сделали правильный выбор, — только после этого они впускали в душу ярость и стыд за многолетние унижения, только после этого кровь в их жилах превращалась в пороховой дым.
Туман клубился, превращался в вихрь, увлекавший в рекруты всех без разбора. Туман нашептывал страстные слова в уши дельцов черного рынка, фанатиков, бандитов и аферистов на доверии. Они тоже внимательно слушали, прежде чем менять свои планы. Они ощупывали своими загребущими руками холодные металлические бугорки на рубашках гранат, которые раздавались так же щедро, как баранина на праздник жертвоприношения. Они примеряли язык бога и свободы, Аллаха и Азади к своим убийствам и жульническим схемам. Они получали на этом деньги, собственность и женщин.
Конечно, женщин.
Женщин, конечно же.
Так начиналось восстание. Смерть была всюду. Смерть стала всем. Карьерой. Стремлением. Мечтой. Поэзией. Любовью. Самой юностью. Умирание стало образом жизни. Кладбища стали возникать в парках и на лужайках, на берегах рек и ручьев, в полях и на лесных прогалинах. Могильные камни вырастали из земли, как детские молочные зубы. В каждой деревне, в каждом поселке было теперь свое кладбище. В этих деревнях и поселках жили люди, не горевшие желанием прослыть коллаборационистами. Они возникали в пограничных районах с той же быстротой и регулярностью, с какой там появлялись трупы, состояние которых подчас вызывало неописуемый ужас. Некоторые трупы доставляли на похороны в мешках, некоторые — в маленьких полиэтиленовых пакетах — просто куски мяса, иногда с волосами и зубами. К некоторым квартирмейстеры смерти прикрепляли записки: «1 кг», «27 кг», «500 г». (Это примеры тех истин, которым было бы лучше оставаться слухами.)
