Она упаковала «пожитки» Мусы — пистолет, нож, телефоны, паспорта, пропуска и все подобное — в герметичные пластиковые контейнеры для еды и засунула в морозильник. В один из контейнеров она положила визитную карточку Саддама Хусейна, чтобы Муса знал, куда ехать. Холодильник был старый, то есть покрывался изнутри коркой льда, если его регулярно не размораживали. Тило знала, что если перед уходом включит охлаждение на полную мощность, то компрометирующие улики очень скоро превратятся в ледяную глыбу. Тило была уверена, что вещи, которые пережили катастрофическое наводнение, обладают такой сверхъестественной силой, что легко перенесут и небольшое обледенение.
Она положила в сумку самое необходимое — одежду, книги, детские вещи, компьютер и зубную щетку. Захватила и урну с прахом матери.
Осталась только одна нерешенная проблема: что делать с тортом и воздушными шариками.
Одетая и готовая в любой момент встать и уйти из дома, Тило лежала на кровати.
Пробило три часа ночи.
От Саддама Хусейна по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Чтение документов про Выдру было ошибкой. Серьезной ошибкой. Тило чувствовала себя так, будто ее вместе с Сингхом запечатали в одну бочку с дегтем и убитыми им людьми. Она ощущала запах убийцы. Видела его холодные пустые глаза, как будто он сидел в лодке напротив нее и смотрел ей прямо в лицо. Она почти физически ощущала прикосновение его ладони к своей голове.
Кровать, на которой она лежала, не была кроватью в прямом смысле слова. Это был просто матрас, положенный на коричневый цементный пол. По полу сновали муравьи с крошками торта. Жар от нагретого пола проникал сквозь матрас, и простыня немилосердно обжигала кожу. По полу проковылял детеныш геккона. Он остановился в нескольких футах от матраса. Поднял несоразмерно огромную голову и посмотрел на Тило своими ясными широкими глазами. Тило заглянула в них.
— Прячься, — шепнула она. — Вегетарианцы идут!
Она предложила зверьку одного мертвого комара из груды, которую собрала на листочке бумаги. Тило положила трупик комара на пол между собой и гекконом, но он сделал вид, что ему это неинтересно. Однако стоило Тило отвернуться, как геккон молниеносно отправил насекомое в рот.
«Вот кем мне следовало стать, — подумала она. — Кормилицей гекконов».
В окна били резкие неоновые лучи, плохо притворяющиеся лунными. Несколько недель назад, идя ночью по высокой залитой светом эстакаде, она невольно подслушала разговор двух велосипедистов. Один из них сказал другому: «Ис шехер мейн аб раат ка сахаара бхи нахин милта. В этом городе мы лишились даже уютного покрова ночи».
Она лежала неподвижно, как труп в морге.
У нее росли волосы.
Ногти на ногах тоже росли.
Волосы на голове были абсолютно седыми.
Треугольник волос между ног был черным, как смоль.
Что бы это могло значить?
Старая она или еще молодая?
Жива она или уже мертва?
Потом, не повернув головы, она поняла, что они пришли — быки. Массивные головы с точеными рогами четкими силуэтами виднелись на фоне яркого света. Их было двое. Двое быков цвета темной ночи. Это был краденый цвет того, что когда-то считалось ночью. Грубые завитки обрамляли влажные лбы быков, словно камчатные платки. Влажные бархатистые носы блестели, пухлые фиолетовые губы шевелились, складываясь трубочкой. Быки не производили ни малейшего шума. Они никогда не причиняли Тило вреда — только смотрели на нее. Белки их глаз, с любопытством заглядывающих в комнату, напоминали лунные полумесяцы. Тем не менее они не казались ни чересчур любопытными, ни чересчур мрачными. Они были похожи на врачей, которые у постели больного решают, какой диагноз ему поставить.
«Вы снова забыли дома свой стетоскоп?»
В присутствии быков время меняло свой бег. Тило не могла бы сказать, как долго быки стояли у окна. Она даже не взглянула в их сторону. Она поняла, что быки ушли, только после того, как они перестали заслонять льющийся в комнату свет.
Убедившись, что быки ушли, Тило встала, подошла к окну и долго смотрела, как уменьшались их удаляющиеся фигуры. Городские жулики. Пара ночных хулиганов. Один из них, проходя мимо припаркованной у обочины машины, поднял ногу, как пес, и помочился на окно автомобиля. Как очень большой пес. Она включила свет и поискала в словаре значение слова «insouciant». В словаре было сказано: «Радостное неведение относительно чего-либо». Словари всегда высокой горой громоздились возле ее изголовья.
Она вытащила из стопки лист бумаги, извлекла из кофейной кружки один из торчащих пучком остро отточенных синих карандашей, и принялась писать:
Дорогой доктор,
Я стала свидетелем любопытного научного феномена. Рядом с моей квартирой на улице живут два быка. Днем они ведут себя совершенно нормально, но по ночам они вырастают — думаю, что здесь более уместным будет слово «приподнимаются» — и заглядывают в окна моей квартиры на третьем этаже. Когда они мочатся — они поднимают ногу, как псы. Прошлым вечером (около восьми часов), когда я вернулась с рынка, один из них зарычал на меня. Я на сто процентов уверена, что мне не послышалось. Вот мой вопрос: есть ли возможность того, что это генно-модифицированные быки с имплантированными собачьими и волчьими генами? Может быть, эти быки просто сбежали из лаборатории? Если так, то быки это или собаки? Или это волки?
Я никогда не слышала, чтобы такие эксперименты проводили на крупном рогатом скоте, а вы? Я знаю об имплантации человеческих генов роста форели, и в результате вырастает рыба гигантских размеров. Люди, выращивающие такую форель, говорят, что делают это для того, чтобы накормить голодных в бедных странах. Вопрос заключается в следующем: кто будет кормить гигантских форелей? Человеческие гены роста имплантировали также в геном свиней. Я как-то видела результат такого эксперимента. Этот косоглазый мутант так тяжел, что не может самостоятельно стоять на ногах из-за чрезмерного веса. Это животное надо поддерживать специальными подпорками. Отвратительное зрелище, должна вам сказать.
Сегодня невозможно с уверенностью сказать, кто перед тобой — бык или собака, а кукурузный початок может оказаться свиной ногой или бифштексом. Но, быть может, это единственный правильный путь к истинной модернизации? Почему, в конце концов, нельзя сделать из стакана ежа, а из живой изгороди справочник по хорошим манерам?
Искренне ваша,
Тилоттама
P. S. Я узнала, что ученые, работающие в птицеводстве, пытаются подавить материнский инстинкт у кур, чтобы уменьшить или вообще устранить их стремление к высиживанию яиц. Несомненно, цель этого — заставить кур прекратить зря тратить время и сосредоточиться на эффективном производстве яиц. Несмотря на то что я принципиальный противник всей и всяческой эффективности, хочу все же спросить, не поможет ли проведение подобных экспериментов (я имею в виду искоренение материнского инстинкта) на мааджи — матерях пропавших в Кашмире людей — облегчить их участь. Сейчас эти женщины являются совершенно неэффективными и непроизводительными единицами, живущими на принудительной диете из безнадежных надежд, суетящимися на своих огородах и кухнях и ломающими голову над тем, что вырастить и что сварить своим сыновьям, если те вернутся. Уверена, что вы согласитесь со мной: это очень плохая бизнес-модель. Вы сможете предложить нечто лучшее? Какую-нибудь выполнимую, реалистичную (хотя я противник и реализма) формулу, позволяющую получить эффективную Порцию Надежды? В случае матерей Кашмира есть три возможных варианта — Смерть, Исчезновение и Семейная Любовь. Все остальные формы любви, если допустить, что они и в самом деле существуют, должны быть исключены из рассмотрения. За исключением, Любви к Богу, конечно (понятное дело).
