Молчание в кабинете стало невыносимым.
— О, я все понял… вы хотите поговорить с ним наедине? Мне выйти? Нет никаких проблем. Я выйду, — Ашфак позвонил. — Я выйду из кабинета, — сказал он изумленному дежурному. — Выходим. Мы пока посидим в соседней комнате.
Приказав себе выйти из собственного кабинета, он вышел и закрыл за собой дверь. Тило стремительно обернулась — посмотреть, как он вышел. Через щель между полом и дверью она отчетливо видела коричневые ботинки, застившие свет. Через несколько секунд Ашфак вернулся с человеком, принесшим синий пластиковый стул, который был поставлен перед лежавшим на полу мальчиком.
— Прошу вас, садитесь, сэр. Он будет говорить. Не беспокойтесь, он не причинит вам никакого вреда. Ну, теперь я пошел, ладно? Можете поговорить с ним наедине.
Он вышел, снова закрыв за собой дверь, но почти тотчас вернулся.
— Я забыл сказать вам, что его зовут Айджаз. Спрашивайте его о чем хотите, — он посмотрел на Айджаза, и в голосе его зазвучали властные нотки. — Отвечай на все вопросы, какие он тебе задаст. Можешь говорить на урду.
— Джи, сэр, — произнес мальчик, не подняв головы.
— Он кашмирец. Я кашмирец, мы братья, но посмотрите на нас! Ладно, я ухожу.
Ашфак Мир снова вышел. И снова его ботинки принялись расхаживать за дверью.
* * *
— Ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спросил Нага, проигнорировав стул и усевшись на пол рядом с Айджазом. — Если не хочешь, то можешь молчать. Я буду записывать твои слова, только если ты согласишься на это.
Айджаз посмотрел в глаза Наге. Страдания, причиненные смертельным оскорблением в предательстве, явно превосходили физическую боль, которую испытывал этот мальчик. Он знал, кто такой Нага. Он не знал его в лицо, но имя Наги было хорошо известно в кругах повстанцев, считавших его бесстрашным журналистом — конечно, ни в коем случае не другом и не товарищем, но человеком, который мог оказаться полезным — представителем «правозащитного крыла», как шутливо называли повстанцы индийских журналистов, одинаково объективно и беспристрастно писавших об эксцессах как со стороны правительственных сил безопасности, так и со стороны повстанцев. (Политическая трансформация Наги была еще не очевидна даже для него самого.) Айджаз понимал, что решение надо принимать быстро. Как вратарь, ожидающий пенальти, он должен был сделать какое-то одно движение. Айджаз был молод и пошел на риск. Он начал говорить, негромко и отчетливо, на урду с кашмирским акцентом. Несоответствие между его внешностью и его словами было почти таким же поразительным, как и его слова.
— Я знаю, кто вы, сэр. Борющийся народ, народ, сражающийся за свою свободу и достоинство, знает Нагараджа Харихарана как честного и принципиального журналиста. Если вы решите писать обо мне, то пишите правду. Это неправда — то, что сказал обо мне Ашфак-сахиб. Меня пытали, били электрическим током и заставили подписать чистый лист. Здесь так поступают со всеми. Не знаю, что они потом написали на этом листке. Не знаю, в чем я признаюсь в письменном виде. Правда заключается в том, что я ни от кого и ни от чего не отрекался. Правда заключается в том, что я почитаю моих инструкторов и учителей джихада больше, чем собственных родителей. Меня никто не заставлял вступать в ряды джихадистов. Я сам их нашел.
Тило обернулась.
— Я учился в двенадцатом классе государственной школы в Тангмарге. Потребовался целый год для того, чтобы меня приняли в движение. Лашкарцы отнеслись ко мне с большим подозрением, потому что никого из моих родственников не арестовывали, не пытали и не похищали. Я пришел к ним только ради Азади и во имя ислама. Потребовался целый год, чтобы мне поверили, убедились в том, что я не армейский агент, и в том, что моя семья не останется без кормильца, если я стану воином джихада. Эти люди очень щепетильны в таких вопросах…
В кабинет вломились четверо полицейских, неся подносы, уставленные тарелками с омлетами, хлебом, кебабами, порезанным кольцами луком, морковью и новым чаем. Ашфак Мир шел за ними, словно колесничий, правивший четверкой лошадей. Он лично поставил еду на стол, уложил порезанную морковь по краям блюд, а лук в их середину, словно построил к бою военный отряд. В помещении наступила тишина. Тарелок было только две. Айджаз снова опустил взгляд и уставился в пол. Тило вернулась к окну. Джипы по-прежнему приезжали и уезжали. Женщина с ребенком до сих пор стояла на дороге. Небо пылало розовым рассветным огнем. Горы в отдалении были сказочно красивы, но туристам в этом году там было не место.
— Продолжайте, продолжайте. Ешьте. Не хотите кебаб? Сейчас или позже? Прошу вас. Продолжайте беседовать. Я ухожу, — в четвертый раз за последние десять минут Ашфак вышел из кабинета и встал у двери.
Нага был очень доволен словами Айджаза, но больше всего его радовало то, что они были произнесены в присутствии Тило. Нага не смог устоять перед искушением устроить маленькое представление.
— Тренировочный лагерь был за границей? Тебя учили воевать в Пакистане? — спросил Нага, уверенный, что Ашфак его не слышит.
— Нет, я тренировался здесь, в Кашмире. У нас все было здесь — инструкторы, оружие… Боеприпасы мы покупали у военных. Патрон стоит двадцать рупий, девятьсот рупий за…
— У военных?!
— Да, они не хотят, чтобы война прекратилась. Они не хотят уходить из Кашмира. Им очень нравится такая ситуация. Люди по обе стороны границы делают деньги на убийствах молодых кашмирцев. Многие гранаты взрываются в руках, отчего погибает множество людей.
— Ты кашмирец. Почему ты выбрал «Лашкар», а не, скажем, «Хизб» или ФОДК?
— Потому что даже «Хизб» выказывает уважение к некоторым политическим лидерам Кашмира. В «Лашкаре» их никто не уважает. Я тоже их не уважаю. Они все время обманывают и предают нас, они наживают политический капитал на кашмирских трупах. Никакого плана действий у них нет. Я вступил в «Лашкар», потому что хотел умереть. Я предназначен для того, чтобы умереть. Я никогда не думал, что меня захватят живым.
— Но сначала — прежде чем умереть — ты хотел убивать?
Айджаз посмотрел Наге в глаза.
— Да, я хотел убивать убийц моего народа. Разве это неправильно? Можете написать об этом.
Ашфак Мир ворвался в кабинет с широкой улыбкой на лице, переводя строгий и сосредоточенный, отнюдь не улыбавшийся взгляд с Наги на Айджаза, стараясь понять, что здесь происходило без него.
— Достаточно? Вы довольны? Он готов сотрудничать? Перед публикацией, прошу вас, согласуйте со мной все факты, которые он вам сообщил. В конце концов, он все-таки террорист. Мой брат-террорист.
Он снова грубо расхохотался, довольный своей шуткой, и позвонил. Вернулся рослый полицейский, поднял Айджаза на руки и вынес его из кабинета.
После того, как принесенные обильные закуски были тоже унесены, Наге и Тило было дано милостивое (хотя и невысказанное) разрешение уйти. Еда на блюдах осталась нетронутой, ранжир лука и моркови остался ненарушенным.
