Несмотря на то что это была лишь небольшая часть всей истории, в сознании Наги «до» и «после» «Шираза» имели тот же смысл, что до и после Рождества Христова.
* * *
После того ночного звонка Биплаба Дас-Гуся-Да из Дачигама Наге потребовалось несколько часов и телефонных звонков, чтобы организовать поездку из «Ахдуса» в кинотеатр «Шираз». Действовал комендантский час, и Сринагар был закрыт. Были предприняты беспрецедентные меры безопасности из-за похорон людей, убитых в выходные дни. Улицы должны были на следующее утро превратиться в яростно бурлящие потоки. Был отдан приказ стрелять без предупреждения по первому подозрению. Передвигаться по улицам города ночью было практически невозможно. Нага организовал машину, пропуск под ветровое стекло и разрешение на проезд только к рассвету.
Дежурный офицер встретил его в фойе кинотеатра около бывших билетных касс, где теперь был КПП. Дежурный сказал, что майор-сахиб (Амрик Сингх) уехал, но Нагараджа примет его заместитель. Дежурный проводил Нагу в заднюю часть здания, а затем они по аварийному выходу поднялись в импровизированный кабинет на втором этаже. Офицер попросил Нагу сесть и сказал, что «сахиб» сейчас придет. Войдя в комнату, Нага никоим образом не догадался, что человек в пхеране и накинутой на голову балаклаве, сидевший спиной к входной двери, была Тило. Он слишком давно ее не видел. Когда она обернулась, его больше, чем выражение глаз, встревожила и привела в смятение ее попытка улыбнуться и сказать «привет». Близкие друзья давно усвоили, что если Тило не здоровается, то это служит признаком ее наиболее теплого отношения к собеседнику. Благодаря балаклаве новая «стрижка» не бросалась в глаза. Нага решил, что балаклава была всего лишь преувеличенной южноиндийской реакцией на холод. (У него была в запасе масса анекдотов о южных индийцах, которые он рассказывал с неподражаемым акцентом и самоуверенностью, не боясь оскорбить слушателей, ибо и сам наполовину был южным индийцем.) Увидев его, Тило сразу встала и пошла навстречу.
— Это ты! Я думала, Гарсон…
— Он позвонил мне. Гарсон сейчас с губернатором, а я случайно оказался в городе. Ты в порядке? Что с Мусой?.. Он?..
Он обнял ее за плечи. Тило не дрожала, она вибрировала так, словно у нее под кожей работал мотор. Углы рта подергивались в такт пульсу.
— Мы можем идти? Мы уйдем?..
Прежде чем Нага успел ответить, в помещение вошел Ашфак Мир, заместитель начальника следственного центра, наполнив воздух ароматом дорогого одеколона. Нага опустил руки, чувствуя вину за недостойное поведение. (В те дни в Кашмире понимание разницы между виновностью и невиновностью можно было считать оккультным знанием.)
Ашфак Мир был на удивление коренаст, на удивление силен и на удивление белокож даже для кашмирца. Уши и ноздри отливали розоватым цветом. Этот человек излучал почти металлический блеск. Бриджи цвета хаки были безупречно отутюжены, коричневые армейские ботинки сверкали, пуговицы мундира и пряжка ремня сияли, как солнце. Напомаженные волосы были гладко зачесаны назад с гладкого блестящего лба. Он мог сойти за албанца или молодого армейского офицера с Балкан, но стоило ему заговорить, как стало ясно, что он — старый добрый обитатель плавучего дома, воспитанный в традициях легендарного кашмирского гостеприимства. Он приветствовал Нагу, как приветствует кашмирский торговец старого клиента.
— Добро пожаловать, сэр, добро пожаловать! Должен сказать, что я большой ваш поклонник, сэр! Нам нужны такие журналисты, как вы, которые умеют направлять таких, как я, на правильный путь! — он, словно флаг, удерживал на лице искреннюю, мальчишескую улыбку. Детские голубые глаза сверкали от неподдельной радости. Он обеими руками пожал руку Наги и довольно долго удерживал ее, а потом шагнул к столу, сел и жестом предложил Наге сесть напротив.
— Простие, что я немного опоздал. Всю ночь ездил по городу — вы уже, должно быть, знаете: протесты, стрельба, убийства, похороны… Обычная сринагарская чрезвычайщина. Только что вернулся. Мой начальник, сэр Сингх, попросил меня лично прийти и передать вам мадам.
Несмотря на то что Ашфак назвал Тило «мадам», он вел себя так, словно ее не было в помещении. (Что позволяло Тило вести себя так, словно ее и правда здесь не было.) Даже назвав ее, Ашфак не взглянул в ее сторону. Было непонятно, то ли это жест уважения, то ли неуважения, то ли просто местный обычай.
Немногое из того, что происходило тогда в том кабинете, было понятно Наге. Представление, устроенное Ашфаком Миром, могло быть тщательно спланированным и мастерски сыгранным сценарием, но могло быть и привычной импровизацией. Единственное, что было недвусмысленно ясно, так это подтекст хвастливой улыбчивой угрозы: «мадам» будет передана, но сэр и мадам смогут уйти только с разрешения Ашфака Мира. Тем не менее он вел себя как смиренный миньон, который наилучшим образом старается выполнить возложенную на него задачу. Ашфак создавал впечатление, что он совершенно не в курсе того, что произошло, не имеет никакого понятия, что Тило делает в этом кабинете следственного отдела и почему ее надо «передать».
Воздух в кабинете, казалось, дрожал от напряжения, и из этого было очевидно, что происходит нечто весьма гнусное. Было непонятно, что именно, и кто был грешником, и против кого он действовал.
Ашфак Мир позвонил и велел принести чай и пирожные, даже не спросив, хотят ли его гости пить чай. Пока они ждали, офицер, проследив за взглядом Наги, понял, что тот смотрит на прикрепленный к стене постер:
Мы следуем своим законам
Свирепы и дики
Смертоносны в любой форме
Усмирители приливов
Играем мы с бурями
И, да, вы правы
Мы
Люди в форме
— Наше самодеятельное стихоплетство, — Ашфак Мир откинул назад голову и грубо расхохотался.
Чай — а может быть, предписанный сценарий — сделал его разговорчивым. Не обращая внимание на беспокойство (или мертвящее спокойствие) своих гостей, он дружелюбно вещал о своей учебе в колледже, политических взглядах и превратностях службы. Когда-то он был студенческим лидером, сказал Ашфак, и, как положено молодому человеку, отъявленным сепаратистом. Но, пережив кровопролитие начала девяностых, потеряв двоюродного брата и пятерых друзей, он прозрел. Теперь он понял, что борьба Кашмира за «Азади» пошла неверным путем и едва ли удастся чего-то добиться без «правления закона». Он вступил в полицию Джамму и Кашмира, став сотрудником отдела специальных операций. Деликатно держа кусок бисквита между большим и указательным пальцами, он продекламировал стихи Хабиба Джалиба, которыми поэта озарило, когда он изменил свои взгляды:
Мохаббат голийон се бо рахе хо
Ватан ха чехра кхун се дхо рахе хо
Гумаан тум ко ке раста катт раха хай
Якин муджхко ке манзил кхо рахе хо
Вы сеете пули вместо любви,
Залили вы родину кровью.
Подумали вы, что видите путь,
Но уклонились с пути.
Не ожидая реакции, он перешел от декламации к конспирологии:
