Объяснение я нашел на следующей странице:
История Гафура
Это место называют Наваб-базаром. Вы видите этот общественный туалет? Ну, тот, на котором нарисована реклама «Рокси — фотокопирование»? Именно здесь-то все и произошло. Дело было в 2004 году, должно быть, в апреле. Было холодно, и шел сильный дождь. Мы пили чай в лавке моего друга, в магазинчике «Новая электроника», рядом с портняжной мастерской Рафика, — я и Тарик. Было около восьми вечера. Вдруг мы услышали визг тормозов. Четыре или пять машин остановились на противоположной стороне улицы и блокировали вход в туалет. Машины принадлежали силам особого назначения. В лавку вошли восемь солдат и под дулами автоматов заставили нас перейти улицу. Когда мы подошли к туалету, солдаты приказали нам войти внутрь и осмотреть его. Нам сказали, что из-под стражи бежал афганский террорист, который спрятался в этом туалете. Мы не хотели подчиняться, мы боялись, что моджахед вооружен. Тогда солдаты приставили к нашим головам пистолеты, и мы вошли в туалет. Мы не увидели ничего особенного. Внутри никого не было. Солдаты попросили нас выйти и дали нам фонарь. Мы никогда в жизни не видели такого огромного фонаря. Один из солдат показал нам, как он работает, несколько раз включив и выключив его. Другой солдат не спускал с нас глаз и все время щелкал предохранителем автомата. Короче, они отправили нас обратно, но уже с фонарем. Мы осветили каждый угол, но никого не увидели. Мы даже покричали, но никто не отозвался.
Солдаты спецназа тем временем заняли позиции на балконе второго этажа соседнего дома. Они сказали, что видели кого-то в канализации. Как такое может быть? Было очень темно, как они могли что-то разглядеть, тем более с такого расстояния? Я посветил фонарем в отверстия в полу и увидел человеческую голову. Я сильно испугался, потому что мне показалось, что в руке того человека был пистолет. Солдаты попросили, чтобы я предложил тому человеку выйти. Стоявший рядом со мной Тарик прошептал: «Они снимают фильм. Делай, что тебе говорят». Под словом «фильм» он отнюдь не подразумевал кино — просто солдаты снимали все на пленку. Чтобы иметь на руках документальное подтверждение своих действий.
Я попросил человека в отверстии выйти. Он не ответил. Вглядевшись, я понял, что этот человек не афганец, а кашмирец. Он просто тупо смотрел на меня. Говорить он не мог. Так мы и стояли вокруг очка с фонарем. Дождь продолжался. Из очка нестерпимо воняло. Так прошло часа полтора. Мы молчали, не смея произнести ни слова, и только то и дело включали и выключали фонарь. Потом голова человека бессильно упала на грудь. Он умер, погребенный в дерьме.
Солдаты дали нам ломы и лопаты. Мы должны были разбить бетонные края очка, чтобы вытащить труп наружу. Мы дрожали от холода. Промокли и насквозь провоняли говном. Вытащив труп, мы увидели, что его ноги опутаны веревкой и к ним привязан тяжелый камень.
Только много позже мы узнали, что было снято солдатами до этого.
Солдаты забрались в одну из машин и связали человека, вытащили его наружу и затолкали в очко туалета. Было видно, что человека пытали и он уже был близок к смерти. Втащив человека в туалет, солдаты обнаружили там справлявшего малую нужду молодого человека. Парня арестовали и увезли — возможно, он отказался делать то, что согласились делать мы. Потом солдаты вернулись в машину. То, что происходило дальше, вы знаете. В их фильме нашлись роли и для нас.
Офицер попросил нас подписать какую-то бумагу. Он пригрозил убить нас, если мы откажемся. Мы подписались как свидетели стычки, в которой солдаты спецназа якобы выследили и убили опасного афганского террориста, загнанного в общественный туалет в Наваб-базаре.
Человек, которого они убили, был на самом деле рабочим из Бандипора. Парень, которого они арестовали за то, что он очень некстати решил пописать, исчез.
У нас с Тариком теперь на совести ложь и предательство.
Эти глаза смотрели на нас целых полтора часа — в них было прощение и понимание. Нам, кашмирцам, не надо говорить слов для того, чтобы понять друг друга.
Мы причиняем друг другу страшные вещи, мы раним, убиваем и предаем друг друга, но мы понимаем друг друга.
* * *
Неприятная история, даже, можно сказать, ужасная. Если, конечно, это правда. Как можно подтвердить правдивость этого рассказа? Люди и их свидетельства ненадежны. Они всегда преувеличивают, особенно кашмирцы, а потом сами начинают верить в свои преувеличения как в божественную истину. Я не могу себе представить, зачем мадам Тилоттама собирает весь этот бессмысленный хлам. Лучше бы занялась этикетками шампуней. В любом случае это не улица с односторонним движением. На той стороне баррикад тоже творят ужасные вещи. Некоторые боевики — просто опасные маньяки. Если бы я мог выбирать, то предпочел бы индуистского фундаменталиста мусульманскому. Да, это правда, мы делали — и делаем — ужасные вещи в Кашмире, но… я вспоминаю, что пакистанская армия делала в Восточном Пакистане, и это был неприкрытый, явный геноцид. Откровенный и законченный. Когда же индийская армия освободила Бангладеш, добрые кашмирцы назвали это — и называют до сих пор — «падением Дакки». Они нечувствительны к чужой боли. Да и кто ее чувствует? Белуджам, которых преследуют в Пакистане, нет никакого дела до Кашмира. Бангладешцы, которых мы освободили, охотятся на индусов. Старые добрые коммунисты называют сталинский ГУЛАГ «необходимой частью революции». Американцы теперь читают вьетнамцам лекции о правах человека. Это не частная, это наша видовая проблема. Исключений здесь нет. Кроме того, сейчас возникла еще одна проблема, затмевающая все остальные. Люди — сообщества, касты, расы и даже целые страны — несут с собой свою трагическую историю, словно бесценный трофей, словно живое имущество, каковое можно продать и купить на свободном рынке. О себе могу сказать, что, к великому несчастью, мне нечего продать на этом рынке, у меня нет за плечами никакой трагедии. Как на меня ни посмотри, я — угнетатель из высшей касты, из правящего класса.
Можете посмеяться надо мной.
Так, что еще у нас здесь?
Открытая коробка из-под картриджа для старенького принтера «Хьюлетт-Паккард» стоит на столе. Я испытываю некоторое облегчение, видя, что содержание ее несколько более оптимистично. Я вижу два желтых конверта с фотографиями. На одном написано «Фотографии выдры», на другом — «Выдра убивает». Отлично. Вот не знал, что она интересуется выдрами. Этот интерес сделал ее в моих глазах — как бы точнее выразиться — менее опасной. Мысль о том, как она гуляет по берегу моря, вдоль реки, с развевающимися на ветру волосами и ищет выдр, вселяет в меня радость за Тило. Я люблю выдр. Наверное, это мои самые любимые животные. Помню, я целыми днями наблюдал за ними, когда мы с семьей проводили отпуск на тихоокеанском побережье Канады. Даже в шторм, когда поверхность океана покрыта высокими волнами и бурунами, эти щекастые отважные твари беззаботно плавали на спинах, взирая на мир так, словно читали в постели утреннюю газету.
Я вытряхнул фотографии из одного конверта.
Там не было ни одного снимка с выдрами.
