— Это всего лишь стрижка.
Стрижка? Скорее, голова была выбрита наголо, и идея наверняка принадлежала Розочке Содхи. Полицейская психотерапия болезни, которую Содхи сочла изменой, — спать с врагом, с одним из убийц ее брата. Розочка Содхи любила простые решения.
Никогда прежде не видел я Нагу таким расстроенным, таким встревоженным. Весь вечер он держал Тило за руку. Призрак Мусы, словно вбитый между ними клин, незримо присутствовал на церемонии. Мне даже казалось, что я его вижу — коренастого, плотно сбитого, со щербатой мальчишеской улыбкой, излучающим непробиваемое спокойствие. Казалось, что свадьбу справляют три человека — Муса, Нага и Тило.
Так оно, собственно, в конце концов и оказалось.
Мать Наги царила в группе женщин, аромат духов которых я ощущал с противоположного конца лужайки. Тетушка Мира происходила из княжеской семьи, из семьи младших правителей Мадхья Прадеш. Она была юной вдовой, так как ее августейший муж заболел агрессивным раком легких и умер через три месяца после свадьбы. Не зная, что делать с дочерью, ее родители отправили Миру в Англию, завершать школьное образование. Там, в Лондоне, она на званом вечере познакомилась с отцом Наги. Для царицы без царства не могло быть лучшей партии, чем учтивый и обходительный чиновник министерства иностранных дел. Мира стала образцовой хозяйкой дома — современной индийской магарани, говорящей с характерным для высшего общества британским акцентом, усвоенным у гувернантки и усовершенствованным в английской школе. Тетушка носила шифоновые сари, жемчуга и всегда покрывала голову паллу, как положено членам княжеских домов раджпутов. Она храбро старалась сохранить присутствие духа, видя шокирующий цвет лица своей невестки. У самой тетушки лицо было белым, как алебастр. У ее мужа, который был брамином несмотря на тамильское происхождение, цвет лица был ненамного темнее, чем у жены. Проходя мимо, я слышал, как внучка тетушки Миры, дочь ее дочери, спросила:
— Бабушка, она ниггер?
— Конечно, нет, дорогая, не будь такой глупой. И, дорогая, мы уже давно не пользуемся таким словом — «ниггер». Надо говорить «негритянка».
— Негритянка.
— Умница.
Убитая происшедшим тетушка Мира обернулась к подругам, отважно улыбнулась и сказала, покосившись в сторону нового члена семьи:
— Но у нее очень красивая шея, вы не находите?
Подруги тотчас с восторгом согласились.
— Но, бабушка, она похожа на служанку.
Малышку отругали и послали по какому-то надуманному делу.
Другие гости, старые приятели Наги по колледжу — я бы назвал их прихлебателями — ни разу не видевшие Тило, кучковались на лужайке и сплетничали, упражняясь, подобно Наге, в жестоком юморе. Один из друзей предложил тост:
— За нашего Гарибальди. (Это был Абхишек, работавший у своего отца на фирме, производившей и продававшей канализационные трубы.)
Они громко рассмеялись, как смеются мужчины, притворяющиеся мальчишками.
— Ты не пробовал с ней заговорить? Она не разговаривает.
— Ты не пробовал ей улыбнуться? Она не улыбается в ответ.
— Да где, черт возьми, он вообще ее откопал?
Я сделал последний глоток виски и направился к воротам, где меня неожиданно окликнул отец Наги, посол Шивашанкар Харихаран:
— Баба!
Этот человек принадлежал другой эпохе. Он произносил «баба» так, как англичане произносят слово «цирюльник»
[29]. (Свое собственное имя он тоже произносил на британский манер: Shiver
[30].) Он никогда не упускал возможность напомнить людям, что он — выпускник Баллиол-колледжа в Оксфорде.
— Дядя Шива, сэр!
Отставка редко красит могущественных и властных людей. Этот человек очень сильно сдал и постарел. Он выглядел исхудавшим и казался слишком маленьким для своего костюма. Между безупречными зубными протезами была зажата дорогая сигара, на бледных висках выступали толстые вены. Шея выглядела слишком тонкой для воротника сорочки. Он горячо, как никогда прежде, пожал мне руку. Голос тоже стал ломким и дрожащим.
— Уже убегаешь? Оставляешь нас наедине с нашим неожиданным счастьем?
Это было единственное, что он сказал о последней эскападе своего сына.
— Где твоя чудесная жена? Где вы сейчас работаете?
Когда я ответил, лицо его стало каменным. Эта перемена была почти устрашающей.
— Держи их за яйца, баба. Сердца и умы пойдут за ними сами.
Такими сделал нас Кашмир.
После этого я выпал из их жизни. За прошедшие годы я видел ее только один раз, и то случайно. Я в это время был с Р. Ч. — Р. Ч. Шармой — и еще одним коллегой. Мы гуляли по парку Лодхи и обсуждали разные служебные неприятности. Я увидел ее издали. Она была в тренировочном костюме и быстро бежала по дорожке рядом с собакой. Издали я не мог рассмотреть, был ли это ее пес или присоединившаяся к ней парковая дворняга. Думаю, она тоже заметила нас, потому что замедлила бег, а потом перешла на шаг. Когда мы, наконец, встретились, она была покрыта потом и тяжело дышала. Не знаю, какой бес в меня тогда вселился. Наверное, всему виной было замешательство оттого, что она застала меня с Р. Ч. Или, может быть, все дело было в смущении, какое я всегда испытывал в ее присутствии. Как бы то ни было, что-то заставило меня произнести несусветную глупость — я мог бы сказать это жене коллеги, с которой случайно столкнулся на улице, — шутку в духе вечеринки с коктейлем.
— Привет! Где твой муженек?
Произнеся эти слова, я сразу был готов убить себя за них.
Она взмахнула поводком (собака все-таки принадлежала ей) и сказала: «Муженек? О, иногда он позволяет мне гулять самой».
Это звучит ужасно, но ничего ужасного я тогда не почувствовал. Она произнесла эту фразу с улыбкой. Своей неповторимой улыбкой.
* * *
Четыре года назад она, совершенно неожиданно, позвонила мне и спросила, не тот ли я Биплаб Дасгупта (оказывается, нас, несчастных с таким абсурдным именем, очень много), который дал объявление в газетах о сдаче внаем квартиры на третьем этаже. Я ответил, что да, на самом деле это я. Тило сказала, что она работает фрилансером-иллюстратором и графиком, и ей нужен офис, и она вполне в состоянии оплачивать квартиру. Я сказал, что буду счастлив сдать ей квартиру. Через два дня в дверь позвонили. Это была она. Она, конечно, стала намного старше, но в чем-то осталась неизменной — именно в своей особости и непохожести. На ней было фиолетовое сари и черно-белая клетчатая блузка, даже, скорее, рубашка с отложным воротником и длинными, закатанными до локтей рукавами. Седые волосы были очень коротко подстрижены — настолько коротко, что топорщились ежиком. Выглядела она то ли намного моложе, то ли намного старше своих лет. Я так и не смог понять это до конца.
