— Ты что, старый, сдурел? — округлила глаза Акулина.
— Не надо!.. — завопила Прошка.
Еремей Силантьевич уткнулся в ладони от смеха. Его добрая супруга тоже наконец-то всплеснула руками. Прошка затопала ногами:
— Ах, ты... Шоб на тебя снег с крыши съехал! Шоб ты мухой подавился!
Грохнула дверь. Убежала обиженная соседка. Акулина за ней:
— Что подругу обидел? Проша! Он же шутит!
Дед Еремей важно пригладил волосы на голове:
— Прошка! Валенки забыла! Зима на дворе!
Накинул старый промысловик телогрейку, вышел на крыльцо, взял в руки прочный посох: путь предстоял неблизкий, до дома Лузгачевых около двухсот метров. Для почтенного возраста это расстояние можно преодолеть в два этапа с одним отдыхом. Решил-таки охотник посетить соседа, поговорить на тему «утробы», хотя и знал, что это бесполезная затея.
В ограде у Лузги тропинки не убраны от снега. От ворот до дома можно пройти по тропинке, натоптанной следами многочисленных ног собутыльников. На цепи, в конуре, ребристая лайка Белка грызёт берцовую кость. Палёвая собака — потомок родословных лаек Еремея Силантьевича. Десять лет назад старый охотник давал Толику хорошего щенка. Думал, в дело, потом, как оказалось, на мучение.
Еремей остановился, ласково позвал собаку.
Белка боязливо забилась у ног человека, преданно ответила на приветствие горячим языком по рукам и вновь метнулась в конуру (не каждый день хозяин бросает собаке кости). Старожил сурово покачал головой, тяжело вздохнул, пошёл к дому. Из-за двери слышались громкие мужские и женские голоса: кто-то спорил или ругался. Дед постучал в косяк, ему разрешили войти.
На кухне четверо. Толик о чём-то спорит с дружком Витькой Косым. У печки курит хозяйка дома Надежда, рядом с ней сидит соседка Ольга Полынина.
За столом, у окна, глава дома, пьяно покачиваясь на табурете, растянул губы в хитрой улыбке. На доброжелательное приветствие Еремея Толик ответил своеобразной шуткой:
— Здорово, Еремей Силантьевич! Ты когда помрёшь-то?
— А вот сразу после тебя, на второй день, — в тон ему, нисколько не обижаясь, ответил дед.
Надежда проворно подала гостю стул. Старик, присаживаясь на него, снял шапку, вытер со лба проступивший пот:
— Вот, пришёл проведать вашу честную компанию, узнать, как вы тут живёте.
— А что? Хорошо живём, водку пьём! Хочешь, и тебе нальём?! — видимо покачиваясь, растягивая слова, весело ответила растрёпанная Ольга.
— Да нет, не буду я ваше зелье, спасибо за угощение.
— А что тогда пришёл?
— На тебя посмотреть, как ты тут веселишься — нахмурил брови Еремей на Ольгу. — Сашка-то в тайге, а ты тут который день заседаешь? Младших ребятишек в школу собрала?
— Обижаешь, дед, — скривила губы Ольга. — Дети для меня святое!
— Вижу, что свою святость шмурдяком подкрепляешь, стопари не отставляешь, — покачал головой Еремей и нарочито замахал руками. — Не дыши на меня! Запах-то как от протухшей калоши...
— Не хошь, не нюхай, — безразлично ответила Ольга и, отвернувшись в сторону, закурила папиросу.
Дед Еремей посмотрел на стол: бутылка,
стаканы, полбулки хлеба, пустая сковорода. С укоризной погрозив скрюченным пальцем, сделал упрёк хозяйке дома:
— Ты бы хошь, Надюха, мясо мужикам пожарила. Сгорят от водки.
— Какое такое мясо? — подпрыгнула с места женщина.
— Которое Толик из тайги принёс, — спокойно ответил Еремей.
— Ну, деревня, — взорвавшись, ударил кулаком по столу Витёк.
— Ты что, Силантьевич, за нами в свой бинокль смотрел?
— Нет, в окуляры я не смотрел. Сами за спирт меняли...
— Понятно, — закурил Толик, после некоторого молчания прищурил глаза. — Ты что, нас егерям сдать хочешь?
— Ты что, сынок, в старом Еремее дятла когда видел? — нахмурил седые брови Силантьевич.
— Нет.
— Тогда за языком следи, — пристыдил дед, какое-то время помолчал и добавил: — Вы себя сами сдадите. Негоже утробой заниматься.
— Как-то — «утробой»? — взвизгнула Надюха. — Подумаешь, одного зверя загнали. Есть всем хочется, у нас двое ребятишек. Их тоже кормить надо.
— Вот и я про то говорю, — повысил голос Еремей. — Если это в дело, тогда за здравие, а если как вы, за деньги да на вино — утроба. Не время сейчас зверя в таком снегу уничтожать! Это убийство. Взяли одного, хватит, до черемши доживёте.
— Ты что, старый, нас лечить пришёл? — закипел Толян. — Если ты такой правильный да умный, иди, тем блатным новым русским правда свою скажи. Знаешь, сколько их там, на шиндинской дороге, на колесах промышляет?
Весь марал на выруба вышел, на виде стоит. Много ума не надо из карабина на триста метров с оптики попасть, только дурак промажет, а потом разделать тушу да перенести, на всё полтора часа уйдёт. Если хочешь, надевай лыжи, пойдём шкуры посчитаем. К весне остальных «подчистят». В тайгу не надо будет ходить...
Толик схватил стакан с водкой, не приглашая товарища, выпил залпом, приложил к носу кулак, затем затянулся сигаретой. Дед Еремей нервно посматривал на него, не зная, что сказать в ответ.
— А что же егеря? — наконец-то вымолвил он.
— А что твои егеря? — усмехнулся Витёк. — Вчера на наших глазах три туши в газик погрузили. Что нам остаётся делать? Работы нет, денег нет, жрать нечего. Значит, им можно, а нам нельзя?!
Старого охотника придавили аргументами, как муравья пальцем. В ответ сказать нечего, мыслей в голове никаких нет, только сердце что-то покалывает. И всё же собрался с духом:
— Ты на всех пальцем не показывай, за свои деяния отвечай. Бессмысленное убийство — удел безвольных людей. Всем воздастся по заслугам.
— Что, хочешь сказать, Бог накажет? — съехидничал Толян. — Где он, Бог-то? Что-то не видно. Пусть он мне поможет, хоть какую работу даст, я тогда зверей валить не буду.
— Нет, Толя. Бог подсказывает, прощает, а не наказывает. Своими грехами человек наказывает себя сам. И почему Бог должен помогать тебе что-то делать, если ты сидишь, как чурка? Кто хочет, тот ищет и находит, — начал распаляться Еремей. — Вон Санька Ольгин не мытьем, так катаньем, сейчас работает на пилораме. И ты иди, работай.
— За тыщу?! Пусть медведя нанимают!
— А ты как хотел? Лёжа не печи, кушать калачи?
— Да ты знаешь, что я в леспромхозе самый лучший валыцик?! Я план в полтора раза перевыполнял! — затопал ногами Толик.
— Знаю, — равнодушно махнул рукой старик, — работал, пока в стакане не утонул да с работы не турнули. Вот и шёл бы в свой леспромхоз, мужики-то пашут, деньгу большую имеют!
