Стремительно приближаясь к макушке, вертолет увеличивался на глазах. Уже можно было различить фигуры двух пилотов в кабине, сосредоточивших свое внимание на очередной зоне поиска. Внезапно увидев людей, летчики застопорили полет: машина свечой взмыла вверх и, показав плоское пузо, завалилась на левый бок. Еще секунда, и «стрекоза» камнем упала в лог. Летчики лихо уводили вертолет от внезапных свидетелей браконьерства, на огромной скорости повторяя резкие повороты извилистого подбелочного ущелья. Рассекая воздух свистящим кругом серебристых лопастей, машина мгновенно скрылась из глаз, не показав бортовых номеров и навсегда оставшись неузнанной.
Сразу же наступила тишина, и даже не верилось, что минуту назад здесь буйствовала вседозволенность и безнаказанность избранных людей.
Некоторое время молодые люди молчали, осмысливая увиденное. Потом, как будто опомнившись, Ольга спросила:
— И часто такое бывает?
— Не знаю... — задумчиво ответил Васька. — Такую картину я вижу впервые, хотя вертолеты над белками летают часто... Ну откуда на белогорьях будут стоять олени, когда их здесь гоняют и пугают, да еще такими машинами?
— Что будем делать дальше?
— Дальше? Пойдем за мясом! Посмотрим, далеко ли ушел раненый олень, слишком уж тяжело он бежал. Мне кажется, что он где-нибудь да завалится, — добавил Васька и, поправив ремень карабина, начал спуск с белка, помогая идущей следом Ольге.
Мертвая оленуха лежала на небольшом прилавке у самого обрыва, круто срезанного перед шумным ключом. Вытянутые ноги и запрокинутая голова с небольшими веточками рогов говорили о том, что смерть наступила во время движения зверя, уходившего от неминуемой гибели. Свежая, еще не свернувшаяся и не запекшаяся кровь из двух ран медленными капельками стекала на землю — пуля прошла навылет. Обильно обагренный путь с места ранения дался очень тяжело. Продираясь через густые переплетения кустарников, мелкую подсаду пихтача-курослепа, спасаясь под разлапистыми ветками от нависающей опасности, оленуха стремилась скрыться от внезапно навалившегося с небес ужаса. Но было слишком поздно: разрушительный выстрел уже сделал свое дело — смерть была неизбежна.
Добирать свою добычу охотнички не стали: слишком крпгым и неудобным для посадки был склон горы. Перетаскивать мясо за полтора километра никому не хотелось. Да и какое им дело до того, что одним зверем стало меньше?
— Удачный день! — улыбнулся Васька и, подправляя брусочком лезвие ножа, добавил: — Сегодня мы с мясом, хоть и не сожгли ни одного патрона!
— А если бы мы ее не нашли, что тогда? — спросила Ольга, глядя на лихие движения острого ножа, вспарывающего оленью брюшину.
— Через несколько часов мясо сгорело бы или пропало.
В лучшем случае досталось бы воронам, «просто Марии» или медведю.
— Жалко, — с грустью промолвила она, трогая костистые рожки, — такая красота пропадает!
— Сегодня эта красота не пропала даром — все пойдет на дело: и нам на еде, и на прикорм. Вот если бы мы ее не нашли, тогда да...
Помогая ему в работе, придерживая ноги за копыта, переворачивая тушу с одного бока на другой, девушка не противилась грязной обработке туши, все воспринимая как должное и естественное. Рассуждая при этом, она делала выводы:
— Это хорошо, что мы случайно увидели и добрали оленуху... А интересно, сколько вот таких раненых сокжоев ушло от подобных охотничков? Конечно, им просто — убежит олень, ну и ладно, другого найдет... да и процесс охоты слишком прост — успевай нажимать на курок, и патронов не жалеют так, как ты... Каким словом назвать все то, чем они занимаются?! Слова-то подходящего не найдешь...
Искоса поглядывая на Ольгу, Васька лишь усмехался, поражаясь логическому ходеу ее мыслей, и как бы невзначай бросил:
— Такое слово есть... Убийство!
Она немного помолчала и в раздумье подтвердила:
— Да, действительно: это не охота — это расстрел...
Когда их котомки были заполнены, Васька аккуратно сложил оставшееся мясо в оленью шкуру, положил под ствол разлапистого кедра, придавил камнями, сучьями и всевозможными корягами, в изобилии валявшимися повсюду:
— Сегодня же вернусь за остатками. До вечера воронье не растащит. А вот если оставить на ночь, то может найти росомаха, да и мыши не побрезгуют свеженинкой.
Взвесив на руке Ольгин груз, который был не более пятнадцати килограммов, спросил:
— Унесешь потихоньку?
— Я скоро носильщиком стану, — улыбнувшись, ответила она. — Свое-то унесу. А вот как ты понесешь?
— Как-нибудь... — присаживаясь под свой «горб», ответил он. — Такая у охотника судьба — всегда что-нибудь нести...
— И зарабатывать букетик болезней: радикулит, остеохондроз, грыжу... А если проще — наживать себе горб!
Он удивился и даже присвистнул от ее осведомленности:
— Откуда ты все это знаешь?
— Сорока на хвосте принесла! И что, ты скажешь, что я не права?
— Почему же — права, да еще как! А что сделаешь, если вырастет горб? — И вновь отшутился: — Горбатого могила исправит!
Из дневника Ольги:
«Нет, здесь явно не курорт!
За несколько дней жизни в тайге я кое-что начинаю понимать; все красоты окружающего нас мира — ничто без ежедневного (от зари до зари) труда. Чтобы здесь жить и выжить, надо что-то делать, начиная от самого малого — приготовления лиши, заботы о дровах, воде и т.д. Я пока что не говорю о цели нашего пребывания здесь, потому что еще не представляю, что стоит за словом “промысел”. Васька говорит, что это только начало. А начало уже сейчас давит на плечи: то продукты, то мясо, то дрова... И если этого не сделать сейчас, то потом будет еще труднее.
Поражаюсь его работоспособности и выносливости. Встает ни свет ни заря — ложится поздно, и весь день как заводной: набирает гору продуктов, капканов и еще невесть чего и тащит по избушкам, путикам и еще черт знает куда! Говорю ему — отдохни, в ответ смеется: “Отдыхать будем на том свете”. Меня же от непосильной работы ограждает. По путикам не берет — “еще находишься”. Но мне и без того хватает занятий: от бытовых обязанностей начинает кружиться голова. На красоты тайги уже смотрю как на обычное явление: будто так и надо! Но такая жизнь мне почему-то очень нравится, порой кажется, что я уже здесь жила когда-то и это моя родная стихия.
Со смехом вспоминаю слова жен охотников, которые отправляют мужей на курорт отдыхать”. Хотела бы посмотреть на их лица, когда вместо шезлонга и приятных солнечных лучей на них бы надели рабочую “спецуру” с резиновыми сапогами, навешали котомку и повели бы по косогорам, колодникам и кустарникам».
10
Вот уже второй день Ольга собирала падалку — кедровые шишки, в изобилии валявшиеся по всей тайге. Невелик труд: ходи неподалеку да собирай в холщовый мешок зрелые плоды, коричневым ковром рассыпанные под могучими вековыми кедрами. Казалось бы, что проще? Но от коротких переходов от дерева к дереву, бессчетных сгибаний-разгибаний и мешка заныла спина, зарябило в глазах, свинцом затекли ноги. Ладошки покрылись черным смоляным клеем, доставляя Ольге особую неприятность: все, к чему бы она ни прикасалась, тут же, как магнитом, прихватывало и не отпускало. Не было места на одежде, куда бы капельки душистой кедровой смолы не добрались. Даже волосы, предмет ее гордости, схватились в липкую массу, когда она по привычке поправила ладонью упавшую на лицо прядку.
