— Егор Семеныч! Старатель с Петропавловского прииска. Гляди-ка, а я и не знал, что он у мужиков кормилец. Хотя слава охотника за ним идет первая. Уж тайги-то он исходил — на сотню человек хватит. Позавчера видел его, за одним столом ели и пили. Вот Рось, везде успеет!
— А почему Рось? — невидимо вздрогнув лицом, спросил дядька Иван.
— Рось? А от слова росомаха. Мужики говорят, что прозвище к нему еще с юности присохло за силу, настойчивость и неутомимость в переходах. Сам не знаю, но говорят, что в былые годы Рось мог идти по тайге сутками без отдыха. Давай-ка, дядя Ваня, мы его потихонечку скрадем и напугаем. Вот смеху-то будет! — договорил Андрей и, осторожно ступая ногами по влажной траве, стал спускаться в чашу.
Бывалый таежник посветлел лицом. В его памяти происходил переполох. Дядька Иван верил и не верил словам Андрея, желая встречи с человеком, прозвище которому шестьдесят лет назад дал именно он. А назвал росомахой, потому что прекрасно знал о несравненных качествах этого человека, об удивительных способностях выживания в тайге. Как самого себя знал Егорку дядька Иван, ведь был его самым верным другом с детства.
Андрей подкрадывался как мог и как умел.
С точки зрения напарника, его движения были вполне пригодны для скрадывания человека. Человека, но не зверя. Только человек мог не услышать, как Андрей два раза непростительно наступил ногой на сучок, как громко шоркнул рукавом куртки о ствол кедра, как несколько раз шумно вздохнул, восстанавливая дыхание.
Все это уже издалека мог услышать марал, и Андрею остались бы только следы от его копыт. Но человек не зверь, авось и пронесет.
Но нет, не пронесло. Как ни старался Андрей застать Семеныча врасплох «на месте преступления», сделать этого не удалось.
Они подошли к солонцу очень аккуратно, стараясь все делать так, чтобы комар носа не подточил. Однако на солонце лежал лишь убитый марал. Откуда-то сбоку, из кустов раздался негромкий, но внушительный голос:
— Шевельнетесь — получите по пуле!
Голову Андрея обожгло горячей кровью. Он прекрасно знал, что такими словами не шутят. Пришлось замереть камнем и не шевелиться. А между тем спокойный голос продолжал:
— Осторожно, очень осторожно положи карабин на землю. Вот так. А теперича рожами в землю упритесь. Оба! Кому говорю? Я не шучу! Враз мозги вышибу! Так вот. А теперь говорите, кто такие?
— Семеныч, да это же я, Андрей! — с дрожью в голосе проговорил парень.
— Андрей? Каков таков Андрей?
— Да К-ев! Не узнал по голосу, что ли?
— Андрюха?! Ты, что ли? А какого черта ты тута-ка делаешь? А ну-ка, поворотись потихонечку. Точно. Андрейка. Ну ты, брат, и даешь — чуть под пулю не угодил! А я сам себе думаю, что это там за медведь лезет? А это не медведь — это Андрюха! А чего хоронился-то?
— Так хотел над тобой подшутить... — угрюмо проговорил Андрей.
— Надо мной?! Ну ты, брат, даешь! Сначала научись по тайге ходить, а уж потом скрадывай! Мне дрозд про тебя сказал, когда ты еще на косогоре был. А он, брат, никогда не врет! Только надо его голос знать. А энто что за сухарь ляжками трясет? Леха?! Леха, в штаны случайно не наложил от страха? Ан нет, вроде бы не Леха. Леха потолще был, не мог же он за два дня исхудать. Андрюха, кто это с тобой? Да ты привстань, не бойся, я в своих не стреляю. Андрейка, карабин подбери, боле вещи в грязь не кидай. Так кто же это с тобой будет?
Дядька Иван поднялся и, повернувшись к Семенычу, на несколько секунд задержал свой взгляд на его глазах.
— Егорка! Рось! Узнаешь ли? — негромко проговорил он. Семеныч насторожился, вслушиваясь в знакомую речь.
— Постарел я, видно. Да и ты уже не рысак. Сможешь ли сейчас в сутки уйти до Тугурсука? Навряд ли... А помнишь прииск Любопытный? А Жейбу? А помнишь ли, как в Царском ключе самородок на двести тридцать граммов отмыли? — неторопливо, но настойчиво продолжал дядька Иван монотонным голосом.
После последних напоминаний Семеныч вздрогнул лицом и, широко открыв глаза и рот, выдохнул:
— Ванька! Ты ли?..
Солнце зависло в зените. Его жаркие лучи беспощадно морили землю. Духота и зной разогнали зверей по тенетам, кустарникам и корневищам. В такой час бородатый сохач залезет в теплую воду по самые уши и, блаженно закрыв глаза, задремлет в объятиях живительной влаги. Облезлый медведь спрячется в продуваемых курумах. Пугливый сокжой покорит самую высокую вершинку белка и вытянется во всю длину расслабленного тела на мягкой перине седого ягеля. И хищник игнорирует свою жертву в такую жару. Шадак преспокойно бегает под самым носом дремлющего соболя. Рыжеперая капалуха вальяжно развалится на земле в окружении своих капалят под самым носом у безразличного тетеревятника. В тайге — кратковременное затишье, час не писанного никакими законами перемирия.
И только противный, вездесущий гнус неподвластен общему состоянию: нападает на все живое, жаждет крови, необходимой для продолжения своего рода. Он безвинен перед окружающим миром, не виноват в том, что ему предписано матерью-природой таким жестоким и беспощадным способом производить свое потомство. Выработанный за миллионы лет круговорот жизни идеален и не имеет изъянов.
На кратковременном стане горело сразу три костра, точнее, горел лишь один, служивший людям очагом для приготовления пищи. Два других курили густой едкий дым, который, едва оторвавшись от тлеющего мха, тут же валился к земле и, обволакивая жирующих лошадей, плыл вверх по Балахтисону.
Четверо знакомых нам людей заканчивали обед. В этот день он был богат, потому что в него включалось поджаренное на костре свежее маралье мясо. Процессом приготовления руководил Андрей. Он проворно резал ножом мякоть на тоненькие кусочки, нанизывал их на длинные прутики рябины и передавал Лехе. Леха умело подсаливал гроздья и осторожно раскладывал «шашлык» на жаркие ребра камней. Дядька Иван и Егор Семеныч участия в приготовлении пищи не принимали, в своих воспоминаниях о безвозвратно ушедшей молодости старые друзья были очень далеко. Они не прекращали задушевный разговор ни на минуту и, чего никогда не бывает с опытными, уважающими себя охотниками, разговаривали даже во время продолжительного перехода от солонца к стану.
Закончив трапезу, Леха вальяжно отвалился к стволу стоящего за спиной кедра и, блаженно прикрыв осоловелые глаза, полез в карман за папироской.
— А ты, однако, Леха, богач! Видно, много золота отмыл? — посмотрев на парня, отметил Семеныч.
— Почему это ты так решил? — удивленно спросил Леха.
— Как почему? У нас на прииске папиросы курят только городские, приезжие, или те старатели, у кого боны есть. А основная масса мужиков махорку свербит. А у тебя что, боны есть?
— Да какое там! Это мне Серега аньжинер в долг дал. Я свой кисет раздал старателям на Николаевском, сам без курева остался. Хорошо, добрые люди есть...
— А кто это тебе рожу начистил? Случаем не Тимоха?
