Наконец по железным кружкам забулькал спирт. Подчеркивая незыблемое правило старателя, наливали по половине кружки. Первую дозу полагалось выпить до дна, а уж потом — у кого на сколько хватит здоровья и сил. Силен старательский дух! Натруженное, закаленное тяжелой работой тело приучено к масштабному: если копать, то копать до тех пор, пока из уставших рук не выпадет лопата. Если тащить на себе землю, то тащить столько, чтобы трещала спина. Если идти по тайге, идти от рассвета до заката, а будет светить луна — идти при луне до полного изнеможения. И последнее. Пить спирт в таких дозах, при которых на минуту и более захватывает дух, а в венах останавливается кровь.
Андрею и Алексею налили так же, как всем, по половине кружки. Андрей хотел отказаться, но под суровыми взглядами мужиков прикусил язык, не смея что-либо сказать поперек старательских законов.
— Что же, братья! За золотишко, что еще не взято у матушки-земли! — коротко, но доходчиво произнес тост Сохатый. В два глотка осушив кружку, он брякнул ею по столу и неторопливо потянулся за куском медвежатины.
Гришка Сохатый восседал во главе стола, как и подобает человеку соответствующего положения — бригадиру, старшему и просто неоспоримому авторитету на прииске. На первый взгляд он выглядел лет на тридцать-тридцать пять. Но сам Гришка говорил, что это только видимость, потому что ему уже давно перевалило за сорок. Он был высок ростом — более двух метров. Как говорится, дал Бог! В избах и бараках
Сохатый ходил пригнувшись, стараясь не заломать буйной головушкой кедровую матицу или случайно не выбить крепким лбом подушку в двери. На улице Гришка выпрямлялся, ходил гордо, вразвалочку, с широко развернутыми плечами, явно чувствуя свою силушку. А силы у него было много! Деревянные кряжи и крепи — впору нести двоим мужикам — он же таскал один. Шурфовой вороток крутил только один. Землицу кидал наклепанной, наращенной лопатой. Прозвище Сохатый получил заслуженно, так как в сочетании со своей силой, несмотря на возраст, был всегда строен, поджар, ловок и крепко сбит. Мужики так и говорили: «Чисто зверь!» Конечно же у Сохатого были и имя, и фамилия: с рождения мать нарекла его Василием. Однако это имя в Сибири не прижилось, неизвестно почему его стали звать Григорием. Фамилию он видел только на бумаге, когда получал расчет за намытое золото. А мужикам-старателям фамилия была совершенно не нужна, так как в тайге фамилию не спрашивают. Гришка, как тысячи других простолюдинов, озлобленным и обиженным на весь мир, был сослан во времена раскулачки откуда-то с Украины. Однако злобу свою он никогда не выказывал, затаив боль и месть глубоко внутри себя. За годы скитаний по тайге с прииска на прииск Сохатый не обзавелся собственным углом и не смог найти единственную и верную подругу жизни. Все добытое за сезон золото — расчет — Гришка пропивал за зиму. Весной вновь шел в контору наниматься на сезонную работу. Как и все люди тайги, он имел скрытный, черствый характер, но в кругу своих не упускал возможности подшутить или просто отпустить «веское» слово в чей-нибудь адрес. Поэтому всем был понятен его вопрос, обращенный к Лехе, как к человеку, прибывшему из мира цивилизации:
— Что же ты, Леха, нам и бабы-то не привез? Пусть хоть какую-нибудь хромую или косую. Да и горбатая тоже ничего! Мы тут кроме медведиц никого и не видим! Что же ты, брат, не предусмотрел такого простецкого дела? Нехорошо, Леха, не уважаешь ты нас...
Мужики насторожились.
— У нас вон Семеныч год как в Чибижек из тайги не выходил. Помрет, а так женщин и не увидит! Надо было осчастливить мужика. Глядишь, после какой-нибудь зазнобы еще лет пятьдесят протянет! — продолжал Гришка.
Семеныч, дедок восьмидесяти лет, гневно сплюнул на пол и зашипел себе в бороду:
— Ух, Сохач, ну и язва же ты! Какие мне бабы в мои годы? Я себе уже колоду вытесал, помирать собираюсь...
Таежный старожил не договорил. Его слова утонули в дружном хохоте. Мужики были рады теме разговора, стали наперебой откалывать фразы поострее.
— Семеныч! Не прибедняйся! Ты еще о-го-го! — говорил один.
— А зачем ты тогда весной панты варил? — спрашивал другой.
— А к нему со Спасска Машка на переходную избу бегает. Каждую неделю!
— То я и смотрю, что он каждую субботу в своем чайнике маралий корень парит!
Досталось и Лехе с Андреем.
— А вы что, братцы, ржете как лошади? Наверное, уже всех девок в поселке огуляли?
— Леха, что такой хмурый, никак, три ночи подряд не спал?
Все ждали, что вот-вот и Леха взорвется, будет повод для продолжения увеселения. Но, к всеобщему удивлению старателей, парень отнесся к домогательствам с полным безразличием. Поглядывая через мутное стекло барака, отчаянный рыболов не находил себе места. До темноты оставалось не более часа, начинался отличный клев рыбы. «Сейчас вся мошка на воде... Хариус кормится на ночь... А я тут сижу...» — думал он.
Нет! Не выдержала душа рыбака! Несмотря на то что ему очень хотелось есть, Леха вскочил и, прихватив солидный кусок медвежатины, стал пробираться к двери.
— Леха! Куда на ночь глядя?
— Куда-куда, на рыбалку.
— Помощь потребуется — ори, спасем. Смотри, чтобы тебя какая-нибудь русалочка в вода не утащила! И от собак блох не налови. У нашей сучки Тайги их очень много!
— Да что ему наша Тайга? У него своих вшей полная башка, он и сам может на расплод дать...
Все-таки укусили Леху, задели за живое!
Он вспыхнул, загорелся, как пламя костра, затопал, замахал руками, в бешенстве исказил лицо и хотел что-то закричать. Из открывшегося рта вылетел непрожеванный кусок мяса, который угодил в глаз Тимохе. Совершенно случайно заглянувший на огонек часовой к этому моменту собирался приголубить вторую кружку со спиртом, но отскочивший кусок мяса плюхнулся в подносимую ко рту кружку.
Запустив свои грязные пальцы в спирт, Тимоха выудил мясо и наотмашь бросил в Лехино лицо, но снайперская точность явно подвела подвыпившего часового. Брошенная «закусь» приземлилась в чашку Мирона. Недолго думая, Мирон потянулся через стол к ухмыляющемуся Тимохе, чтобы отпечатать свой кулак на его роже. Однако Тимоха сидел далековато. Щедрый размах жилистой руки Мирона напомнил крестьянина, сеющего весной пшеницу. Зерна перловки густым веером полетели из чашки, залепляя старательские морды, бороды, волосы. Перловки хватило всем!
— Будя! — вдруг проревел Сохатый и ударил по столу с такой силой, что стоявшая на тесинках посуда подпрыгнула.
Мужики прекратили начинающуюся перебранку, которая обязательно превратилась бы в кровавое побоище.
А Гришка обвел всех несколько испуганными, округлившимися глазами и указал пальцем на стену, где висел небольшой портрет вождя мирового пролетариата. Под строгим образом товарища Сталина красовался неумело написанный на стесанном бревне лозунг: «Золото — достояние народа!»
Мужики оцепенели от ужаса и уставились на «святой лик» грозного современника. Портрет был залеплен масляной перловкой, которая желтыми дорожками стекала по строгому лицу на серый китель.
