После ее слов мне сразу же припомнился тот яркий солнечный веселый и с грустинкой день: «Первое сентября»…
Весь наш выпускной 11 «Б» после «Первого звонка» – для нарядных первоклашек – нового, а для нас уже последнего учебного года, уселся за свои вновь покрашенные парты.
Наша классная руководительница – Анастасия Дмитриевна, с серебринками седины в аккуратной тугой прическе, ввела в класс новенькую, в ослепительно белом школьном фартуке, девушку с длинными распущенными черными волосами.
– Вот, познакомьтесь, ребята. Это Белокрылова Таня. Она приехала в наш сухопутный город из Владивостока, с берега океана, можно сказать. И будет теперь учиться с вами. Садись, Таня, на свободное место.
«Новенькая» села на пустующую последнюю парту среднего ряда. Я тоже сидел «на Камчатке», но только «в третьем ряду», у окна.
Когда Татьяна садилась на место, она взмахнула головой и ее волосы, вначале распустившись черным крылом, упали ей на спину.
«Чернокрылиха», – на первой же перемене каких-то совсем необязательных первосентябрьских занятий окрестила «новенькую» в кругу своих подруг, с ревнивым чувством уже бывшей первой красавицы, Прима нашего класса Люда Година, интуитивно почувствовавшая достойную соперницу.
Я в то время читал книгу Пантелеева «Республика Шкид», и у меня, как и у обитателей Шкиды, была страсть на конструирование новых имен, сложенных из начальных частей старых.
(Наша «классная» прозывалась у меня на греческий манер – Анасди. Правда, имя это к ней как-то так и не пристало.)
Так Бе-локрылова Та-ня и стала Бетой.
Отец Беты был офицер.
Его, «с повышением в должности», перевели в наш маленький городок командовать полком.
Мать Беты, которая, наверное, лет на пятнадцать, не меньше, была моложе «своего супруга», называла себя домохозяйкой.
Казалось, что родителям Беты, которые и без того уже исколесили полстраны, переезжая то и дело «на новое место жительства и службы» из города в город, или в какой-нибудь забытый богом и людьми скучный степной гарнизон, и никогда нигде не останавливающимся надолго, и полчаса не усидеть на месте.
Люди они были веселые, общительные и в любом месте быстро обрастали если не новыми друзьями, то новыми знакомыми уж точно! Легко забывая старые привязанности и выпавших из их нового круга жизни приятелей. Казалось, что, кроме них самих, даже среди посторонних, но обязательно беззаботных и веселых людей, им больше никто и не нужен.
Они вечно куда-то уезжали или уходили к своим многочисленным однодневным друзьям, оставляя в «освободившейся жилплощади» забитый до отказа всякой снедью холодильник «ЗИЛ», похожий скорее на средних размеров платяной шкаф с закругленными гранями и – Бету, «следить за порядком в квартире».
Сами же они все время куда-то спешили.
Отец Беты то «доставал» билеты на концерт заезжих знаменитостей, то на премьеру в театр, расположенный в областном центре, в пятидесяти километрах от нашего города, то на поезд дальнего следования, то на самолет. И тогда мать Беты быстро и привычно (это она, в отличие от повседневных домашних дел, которые не любила и которыми почти не занималась, делала виртуозно), заполняла своими многочисленными нарядами вместительные кожаные чемоданы. И они, зачастую выпорхнув из нашей сибирской зимней стужи, вдруг оказывались среди пальм в каком-нибудь укромном уголке Черного моря, в доме бывшего сослуживца Бетиного отца, вышедшего в отставку и занимающегося теперь только садом, пчелами и изготовлением различных вин.
Мать Беты, когда я видел ее, напоминала мне почему-то яркую, весело порхающую бабочку.
Кое-кто из нашего класса, и первая – Година, ставшая «лучшей» подругой Беты, по-достоинству впоследствии оценили непоседливый характер ее родителей. Ибо в их огромной квартире, где комнаты с паркетными полами скорее напоминали по площади небольшие теннисные корты, чем жилые помещения, так было приятно, удобно, бесхлопотно собираться на всевозможные праздники и дни рождения…
С дня рождения, кстати, все и началось.
Не прошло и месяца с начала учебного года, как «новенькая» на одной из перемен пригласила к себе на день рождения весь класс!
Такого размаха мои одноклассники доселе не знали. И наверное, поэтому многие восприняли это приглашение только как красивый широкий жест, несколько театральный даже. Потому-то и пришло на день рождения человек десять – не больше.
Там я впервые и увидел родителей Татьяны.
Высокого, веселого, подтянутого, с такими же гладкими глянцевыми черными волосами, синими, как у Беты, глазами и с жизнерадостным молодым румянцем во всю щеку, Юрия Александровича и еще более веселую, почти все время заразительно смеющуюся, то и дело танцующую с кем-нибудь из нас, Елену Игоревну.
Как-то даже не верилось, что обычно задумчивая Бета и есть их единственная дочь.
– А еще я знаешь что вспомнила? – спросила меня Бета.
Мы теперь едва топтались на месте, в пространстве между широким подоконником и высоченной, почти до самого потолка, пушистой елкой, скрытые ею ото всех. Так что единственными свидетелями нашего разговора и наших действий могли быть только эта нарядная елка и веселый фонарь с той стороны окна.
– Что?
– Как ты, отвечая на уроке истории, называл Македонского Александром Филипповичем, словно это был не великий полководец, а какой-нибудь завхоз…
– А еще о чем ты думаешь? – спросил я Татьяну с каким-то замирающим предчувствием.
– Еще я думаю о том, как там мои друзья, во Владивостоке, без меня справляют Новый год… Ты знаешь, мне всегда хотелось чего-нибудь постоянного… – как-то очень грустно сказала Бета. Но эта ее последняя фраза легко прошла мимо моего сознания, ибо меня зацепила фраза предыдущая. Наверное, еще и потому, что я ожидал услышать нечто совсем иное.
– А о своем морском, без пяти минут лейтенантике, который обещал прилететь к тебе на Новый год (неизвестно как добытыми этими сведения со мной «любезно» поделилась Люда Година), тоже вспомнила?
– Да, и о нем тоже…
Бета совсем не умела врать. И не делала этого даже тогда, когда это сулило ей какие-то выгоды или спокойствие душевное.
– О его стройной фигуре, затянутой в белый китель! – Меня куда-то понесло, да так, что я уже не мог остановиться. Я будто бы со стороны уже увидел, что мы с Таней не танцуем, а просто стоим напротив друг друга. – А может быть, ему солдатская шинель была бы более к лицу?.. (Лермонтовского «Героя нашего времени» с доскональным разбором «значения и роли солдатской шинели» для Грушницкого и княжны Мери мы тоже изучали на уроках «лит-ры» весьма подробно.)
– А ты знаешь! – Бета еще слегка отстранилась, словно пытаясь лучше рассмотреть меня, будто увидела впервые, причем с обидным любопытством страстного энтомолога, с которым тот рассматривает каких-то невообразимых форм и расцветки невидимого ранее жучка. Она некоторое время молча и внимательно смотрела на меня сверху вниз, с высоты своих изящных каблуков. – Тебе даже идет… Быть клоуном…
