– Наташа, ты чего-то не договорила, – вновь перешёл я на «ты», даже не заметив этого.
– Да я уж и не помню, о чём хотела сказать. Наверное, какую-нибудь очередную банальность.
Её правая рука, с изящными длинными пальцами, лежала на подоконнике, и я укрыл её своей ладонью. Больше всего в этот момент я боялся, что она тут же отдёрнет её. Однако она продолжала пить кофе, держа чашку в левой руке и продолжая глядеть в окно.
– Наташа, – снова заговорил я с появившейся вдруг в моём голосе хрипотцой, – а вы думаете, – вновь перешёл я на более привычное «вы», и, чувствуя (не знаю отчего), что стремительно теряю её, – что мы с вами сейчас говорим банальные глупости?
– Не знаю, – ответила она. Её рука неспешно, будто нехотя, выскользнула из-под моей ладони. И я подумал, что «Не знаю», похоже, её любимые слова. – Я только знаю, – продолжила она, – что мы, почти все и всегда, куда-то ужасно спешим, словно опаздываем на отходящий поезд. А потому не даём событиям вызреть… Давайте я вымою, – вставая и протягивая освободившуюся руку к моей чашке, сказала Наташа, – вместе со своей.
– А может быть, имеет смысл погадать на кофейной гуще? – произнёс я мажорно, стараясь быть весёлым, и со стыдом чувствуя, что действительно говорю глупо и банально. – Вы не умеете, случайно? – уже растерянно закончил я.
– Не умею. Более того, считаю, что это совершенно бессмысленное и бестолковое занятие – гадание на кофейной гуще.
Она подошла к раковине и, открыв кран, всполоснула чашки, чёрный осадок из которых с закручивающейся воронкой воды быстро исчез в водосточной трубе.
«Вот было б хорошо, если бы и душевный осадок мог так же быстро и бесследно растворяться», – подумал я, глядя, как вода смывает последние остатки кофейной гущи.
Когда кофе, кофемолка и посуда были убраны в шкаф, Наташа, покачиваясь на носках и постояв минуту в раздумье возле раковины, обернулась ко мне и сказала:
– Я, пожалуй, пойду. А к четырём – вернусь. Извините, что навязалась вам и не дала отдохнуть.
– Да ничего, – ответил я, чувствуя, что весельчаком быть всё-таки не удаётся. – Спасибо за отличный кофе.
– В смысле – отличный от других? – попыталась она улыбнуться, но это ей не удалось. И уже серьёзно добавила: – Это рецепт моего отца. Но я вам об этом, кажется, уже говорила. Ну, я пошла?..
– Конечно, идите…
Наташа вышла за дверь, и я услышал, как она медленно, словно обдумывая свой каждый шаг, спускается по лестнице.
О том, чтобы уснуть, и главным образом даже не из-за крепкого кофе, теперь не могло быть и речи. Походив по комнате, я снова устроился у подоконника, пытаясь отвлечься от своих неясных мыслей созерцанием таинственно-прекрасного заоконного пейзажа. Однако вновь и вновь ко мне возвращались вопросы, на которые я пытался найти ответ. Что такое любовь? И как отличить искреннее, настоящее чувство от поверхностного, наносного? В чём трагедия Дон Жуана? В том ли, что он каждый раз искренне влюбляется, или в том, что он никого не может полюбить по-настоящему? И чего он раб – любви или своего воображения? И почему с появлением Натальи, которую я знаю не так давно, куда-то ушла грусть о Маргарите, которую я знаю гораздо дольше? И как расценивать любовь? Как великое счастье или как великое несчастье? Когда постоянно боишься потерять любимого человека, не представляя себе жизни без него? И может быть, лучшее состояние души – это спокойная философская созерцательность, а не влюблённость? Увы, почти все вопросы так и остались безответными. А, впрочем, может быть, они таковыми изначально и были?
Я чувствовал, что запутываюсь в своих чувствах, как муха, в невидимой, но прочной паутине, и потому был несказанно рад, когда без пятнадцати четыре зазвонил будильник. Ибо этот сигнал требовал каких-то иных действий, не связанных ни с Натальей, ни с Маргаритой.
Я снял и записал в полевой дневник сначала показания своих опытов, а затем, убедившись, что Наташа не придёт, и её, записав результаты на отдельной бумажке.
Сделав дело, я добрёл до раскладушки, поставил будильник на без пятнадцати восемь и всем своим существом ощутил, что это не хитрое матерчатое ложе представляется мне в данный момент самым желанным местом на земле.
Проснулся я не от звонка будильника, а от запаха кофе.
Открыв глаза, увидел, как Наташа ставит на подоконник тарелку с бутербродами и начинает разливать по чашкам кофе.
– Доброе утро, – сказал я хрипловатым со сна голосом, поднимаясь с раскладушки и чувствуя, что совсем не выспался и что волосы у меня торчат в разные стороны, а футболка и джинсы, в которых я спал, мятые.
«Смешно я, должно быть, сейчас выгляжу со стороны, с помятым лицом и всклокоченными волосами».
– Доброе утро! – улыбаясь, ответила Наташа. И, показывая рукой на бутерброды с сыром, добавила: – Я забежала в столовую и взяла сухой паёк «для суточников». Так что можем завтракать. Тем более что в столовой на завтрак будет то же самое: кофе и бутерброды с сыром и маслом.
Пытаясь рукой пригладить волосы, я взглянул на часы – была половина девятого.
– А почему будильник не зазвонил? – спросил я Наташу.
– Потому что я его выключила. Вы так крепко спали, что мне жаль было вас будить. Вы даже чем-то напомнили мне моего любимого котёнка Барсика. То ли всклокоченными волосами, то ли безмятежностью сна. И у вас было такое детское выражение лица, что я подумала, может быть, вам снятся счастливые сны? А насчёт опытов – не беспокойтесь. Я сняла восьмичасовые показания: свои и ваши. И всё записала. Кстати, спасибо вам за то, что вы зафиксировали четырёхчасовые результаты. Я с вашей бумажки уже всё переписала в свой полевой дневник. А я проспала. Сначала, очень долго, часов до трёх, не могла уснуть, а потом провалилась в сон, как в бездонную пропасть, и проснулась только в семь часов утра. Умылась и сразу побежала в столовую за бутербродами, а потом сюда.
Наташа так весело и непринуждённо щебетала, как будто и не было нашего нелёгкого, во всяком случае для меня, ночного разговора.
Я подошёл к раковине умыться и, мельком взглянув в зеркало, висящее над ней, убедился, что вид у меня действительно ещё тот! Волосы действительно дыбом, лицо заспанное. В отличие от меня, Наташа выглядела свежей и хорошо отдохнувшей.
«Если женщина утром выглядит так же хорошо, как вечером, только всполоснув лицо, значит, она не злоупотребляет косметикой, а потому всегда будет узнаваема, ибо имеет одно и то же, настоящее, лицо», – почему-то радостно подумалось мне.
Умывшись и причесав волосы, я подошёл к импровизированному «столу».
– Извините, сударыня, фрака нэма. Так что уж позвольте позавтракать в футболке?
– Фрак или смокинг одевают к ужину. А на завтрак и так сойдёт, – беспечно ответила она и, отпив глоток кофе, удовлетворённо сказала: – Хорошо, что ещё не остыл. Но утром я сделала вам уже без спирта и с обычным сахаром, – добавила она, с аппетитом откусывая приличный кусок от бутерброда, – так что присоединяйтесь. Кофе действительно великолепный.
