Обычно она сидела возле большого, ступенью возвышающегося на баке, почти в центре судна, четырёхугольного, метра два на два, люка.
Однажды я, как на невысокую ступеньку, присел рядом с ней на этот люк, сразу почувствовав, что качка здесь переносится значительно легче.
Так мы и пережидали с Мусей, порою часами, когда прекратится болтанка.
Кто-то из команды, судя по ракурсу – сверху, видимо, через стекло ходовой рубки, не раз промытое штормовыми волнами, достающими порою и до туда, – сфотографировал нас. И эта фотография до сих пор хранится в моём альбоме. Белокурый, с осунувшимся лицом парень и лежащая у него на коленях кошка. Со стороны – прямо идиллия. Но именно со стороны… А что творилось там у нас внутри – знали только я и Муся…
Судно по-прежнему основной курс держало на север – к Командорским островам, почти миновав уже Курильскую гряду. Не основные же галсы были разнообразны, поскольку по Тихому океану мы шли, вычерчивая незаконченные прямоугольные квадраты: несколько миль на восток, разворот на девяносто градусов и – на север, потом на запад и снова на север. Бороздя таким образом океан, мы как бы создавали невидимую сеть с «ячеёй» в несколько морских миль, пытаясь «поймать» в неё, а точнее – определить пути миграций и котиков с островов Прибылова и Командор, где с мая по октябрь они находятся на лежбищах, выводя детенышей, а потом отбывая на банку Стейлмента, где пасутся зимой на мелководье: питаясь моллюсками, ракообразными и рыбой – нагуливая жир и вынашивая уже новое потомство, для появления которого на свет самке требуется около года.
Мы с Юркой целыми днями, до ряби в глазах, шарили биноклями по необозримой водной глади, мысленно разделив её на невидимые сектора. Однако объект наших исследований встречался редко. А когда стайка северных морских котиков или других тюленей все же попадалась на глаза – мы отмечали в полевом дневнике её координаты, количество особей и направление движения. Если «стайка» была больше пяти штук, на воду спускался бот и тралмастер Ренат Агадулин, стоя посреди бота и опираясь спиной о невысокую, плотно вставленную в специальный паз мачту, со вторым механиком, сидящим за рулём у стационарного мотора на корме, и двумя матросами отправлялись добывать «опытный экземпляр» для забора крови и фиксации необходимых внутренних органов.
С судна было видно, как бот, покачиваясь на волнах, удаляясь от нас, всё ближе подходит к торчащим из воды, словно кочки, головам тюленей. В бинокль было хорошо различимо, как котики, завидев бот, сначала с любопытством наблюдали за ним, видя его то на гребне плавной широкой и длинной волны, то теряя из виду в провале между ними. Когда бот исчезал, животные «вытягивали» отсутствующие у них шеи и крутили головами во все стороны. А если бот внезапно обнаруживался на опасно близком расстоянии – котики, быстро скрутив уши в трубочку и втянув их внутрь, тут же исчезали под водой, всплывая где-нибудь в стороне, далеко от бота. Особенно осторожны были беременные самки, в отличие от громоздких самцов, небольшие и очень изящные.
Умение тралмастера в охоте на морского зверя заключалось в том, чтобы не только как можно ближе подойти к добыче, но и выстрелить наверняка, то есть тогда, когда котик, вынырнув, успел уже набрать полные лёгкие воздуха. Если же выстрелить в только что вынырнувшего зверя – он просто утонет.
Частенько бот возвращался пустым. И в глубине души я радовался этому. Жаль мне было этих симпатичных животинок с такими умными, печальными, навыкате, глазами. Да и оправдана ли смерть любого живого существа даже ради самых высоких целей?..
Когда же Ренат добывал котика, я брал у него шприцем для опытов из вены ласты кровь. А затем Агадулин приступал к разделке туши или тушки (вес самца может быть 200 килограмм, самки – 50) на палубе, что обычно вызывало всеобщий оживляж. Ибо уже после месяца пребывания в море у многих стали кровоточить дёсны. Несмотря на то что морозильные камеры в трюмах были забиты «первосортной австралийской бараниной», которая почему-то не только пахла мылом, но ещё и была совершенно безвкусной. Мясо же котика, хотя и становилось после варки чёрным, имея неприглядный вид, но зато мылом не воняло и поедалось всеми, несмотря на своеобразный вкус, с отменным аппетитом. Видимо, неосознанно чувствовал организм, что ему не хватает каких-то там микроэлементов и витаминов, наличествующих в свежем мясе.
Погода по-прежнему стояла хорошая: солнечная, ласково-тёплая. Штормило редко и совсем не верилось, что наступил ноябрь.
К середине месяца мы, исчертив галсами часть Тихого океана, от Японии до южной оконечности Камчатского полуострова, должны были зайти в Петропавловск для заправки судна водой. Ибо «пустой барабан» в штормовой период в Тихом океане и Беринговом море, – как неоднократно повторял капитан начальнику рейса, – «который даже при небольшом волнении может сделать оверкиль, ни мне, ни вам, как я понимаю, совсем не нужен».
– Вы, Николюк, отвечаете за научную программу, а я за безопасность судна и людей. И это куда важнее. Ничего за три дня с вашей программой не случится, тем более что заход в Петропавловск-Камчатский у меня значится в рейсовом задании и заранее запланирован в период с десятого по пятнадцатое ноября.
Этим обычно и пресекались слабые доводы Николюка о том, что «надо бы ещё немного погалсовать в таком-то секторе». Капитан приступал к своим делам, а Николюк, раздражённый тем, что последнее слово опять не за ним, возвращался с мостика в каюту.
Теперь, когда судно шло на запад, мы могли какое-то время видеть едва различимые контуры камчатских вулканов, покрытых снегом. Когда же поворачивали на восток, очертание желанной суши медленно истаивало и совсем исчезало из виду. И вновь со всех сторон нас окружал ленивый и, казалось, безразличный ко всему живому, Тихий океан…
А проснувшись однажды утром, прямо по курсу я увидел три вздымающихся из воды скалы в виде высоких столбов, прикрывающие вход в Авачинскую губу, в которой и распложен такой удобный для судов порт Петропавловска-Камчатского.
С берега тянуло свежим морозным ветром, а склон видимой нам стороны далёкого вулкана со срезанной вершиной был покрыт искрящимся белым снегом. Вулкан этот был гораздо больше Тяти, уже виданного нами на острове Кунашир.
– Последнее извержение этого вулкана, – просветил меня наш судовой метеоролог, когда мы стояли у острова, – произошло, представляешь, в 1812 году, когда Наполеон вторгся в Россию! Не зная, видимо, не понимая её бескрайности…
Об Авачинской же сопке, возвышающейся, казалось, сразу за последними домами города, рассказать было некому. Поэтому я просто стоял на палубе, с удовольствием вдыхал морозный сухой воздух и любовался городом, который был невелик. Расположен он был на склонах гор ярусами и от мостовых до крыш весь утопал в снегах. Таких пушистых и белых, что издали они казались невесомыми.
Холод на берегу стал ощутимее. Но по-прежнему так было хорошо вдыхать чистейший, бодрящий свежий воздух! А какое наслаждение было ходить по нераскачивающимся под ногами улицам города и любоваться курящимся кратером вулкана, чем-то напоминающего величественную египетскую пирамиду с идеально ровными снежными сторонами…
