После представления членов экипажа капитан, до этого молчавший и только внимательно всех разглядывающий, дал первое указание.
– Кто из других городов – могут теперь жить на судне. Обратитесь к боцману – он поставит на довольствие. Для остальных – судно отправляется в рейс тридцатого сентября, в девятнадцать часов. Всем приятного аппетита.
Капитан проследовал в свою каюту. А через минуту с подносом в руках и обедом на нём туда же поспешила Зина.
Тридцатое сентября выпало на понедельник, поэтому капитан, отведя судно от причальной стенки, к которой тут же пришвартовалась другая посудина, встал на внешнем рейде, не выходя в море. Так что до двенадцати часов ночи мы могли наблюдать манящие огни Владивостока, с которым уже расстались, но от которого еще не отошли.
Радист, запершись в своей каюте, с завидным упорством крутил по судовому радио одну и ту же песню Владимира Высоцкого: «Корабли постоят. И ложатся на курс. Но они возвращаются сквозь непогоду! Не пройдет и полгода, и я возвращусь, чтобы снова уйти. Чтобы снова уйти на полгода…»
Вечер был теплым, и мы с Юркой стояли на палубе, глядя то на далекую таинственную россыпь звёзд, то на широкую лунную дорожку, свободно соединяющую своим «золотым мостом» противоположные берега бухты со множеством стоящих в ней кораблей, с разноцветными огнями. Бросали мы прощальный взгляд и на огни, еще светящихся во многих домах, окон, напоминающих чем-то в своей общей цепи многоярусную новогоднюю гирлянду, развешанную по Владивостокским сопкам…
– Что-то похолодало. Пойду в каюту, – сказал я Юрке.
– Давай, – неопределенно протянул он, продолжая завороженно глядеть на звёзды, будто его ожидало не волнующее воображение путешествие по морям, а как минимум – по млечному пути, уходящему в глубь Галактики…
– В каюте было тихо и тепло. Я включил судовое радио и хриплый голос Высоцкого тут же, в который уже раз, пообещал: «Не пройдет и полгода, и я возвращюсь…» Выключив приемник, я подумал: «А к кому и какими сюда вернёмся мы?.. Хорошо, когда есть к кому. Когда тебя кто-то ждёт…»
Подойдя к полке, я наугад взял одну из трёх стоящих там книг, взятых нами с Юркой в судовой библиотеке. Погасив верхний свет, включил плафон у изголовья кровати и, растянувшись поверх одеяла, решил перед сном почитать.
«Лакло. Опасные связи» – прочёл я заглавие и приступил к чтению авторского предисловия. Не прочёл я и двух страниц, как в дверь негромко постучались.
– Открыто! – отозвался я.
Дверь каюты распахнулась, и на пороге возникла Зинаида в розовом тренировочном костюме турецкого производства.
– К вам можно? – неуверенно спросила она.
– Конечно, – ответил я, вставая и включая верхний свет. – Проходите, присаживайся.
Я никак не мог настроиться. Называя Зину то на «вы», то на «ты».
Зина прошла в каюту и села на небольшой диванчик у иллюминатора.
– Не суетись – не королеву принимаешь, – негромко заговорила она. – Как говорится: будь проще, и народ к тебе потянется. А интим ты зря, Игорёк, разрушил. Так было славно без этого назойливого верхнего света. Ты, я гляжу, один? – уже в полный голос заговорила она. – А где сокамерник?
– На палубе – звёзды считает.
– А-а-а… мы, оказывается, романтики! – изумилась Зина. – Вся команда по своим каютам, втихомолку пьёт, а он звёздами любуется. Надо же… Пойдём ко мне, – перенеслась она со звёзд на землю. – Посидим, потолкуем, а то одной в каюте так тоскливо, хоть вой.
– Щас, только записку Юрке напишу.
– Да не потеряет он тебя! – улыбнулась Зина. – Не бойся – я тебя не съем. Я мальчиков не развращаю… – Она выразительно посмотрела на меня. – Да не красней ты по каждому поводу!.. Что за книжку читаешь? – заговорила она простецким, безо всяких намёков, голосом. – О! Какое название! – повертела она в руках книжку. – Хорошая?
– Не знаю, – снова покраснел я, будто меня застали врасплох за чем-то постыдным, – ещё не прочёл.
– Ну, ладно. Пошли, что ли? – положила она книгу на кровать.
– Пошли.
В одноместной каюте Зины всё было аккуратно прибрано и, наверное, от этого она казалась значительно просторней нашей. В ней даже поместился достаточно просторный угловой диванчик-рундук, перед которым на стационарном столике красовалась бутылка шампанского и коробка конфет «Салют».
Мы уселись на диванчик.
– Открывай! Чего руки сложил, – толкнула меня локтём Зина. – У меня завтра, а точнее, – она взглянула на часы, – через сорок пять минут – день рождения. Я родилась первого октября, в первые минуты после полуночи. И почему-то мне всегда перед своим днём рождения так тоскливо. И на душе как-то неспокойно, муторно, особенно когда одна. – Может быть, у меня сегодня останешься? – глядя, как игривая кошка на обречённую мышку, спросила Зина. – Скрасишь, так сказать, даме одиночество… Ой, умора! Опять покраснел! – развеселилась она, будто только этого и добивалась. – Да не пугайся – шутю я… Ну, что, так и будешь бутылку в руках держать?
Я разлил шампанское по стаканам, и мы с Зиной чокнулись.
– Ты уж скажи что-нибудь, а то молча пить как-то не того…
– С днём рождения, – сказал я и почти залпом выпил стакан шампанского.
– Редкостное красноречие, – будто для самой себя проговорила Зина, отпив несколько глотков шампанского. – Наливай себе ещё – может разговорчивее станешь, – указала она своим стаканом на бутылку шампанского. – Я теперь тост скажу. Видишь, как хорошо придумала, – начала она, когда я вновь, теперь уже до половины, наполнил свой стакан, – сама себе праздник устроила. И даже кавалера, в качестве подарка, заимела… Мне ведь подарки на день рождения, кроме матери (отца, – мать мою с пузом бросившего, – не знаю), никто никогда не дарил. Так выпьем за то, чтобы о нас хоть кто-то помнил и чтобы, хоть иногда, судьба преподносила нам подарки.
Мы выпили, и Зина, будто захмелев, снова игриво посмотрела на меня.
– Ты сегодня будешь моим сладеньким подарочком, – кокетливо улыбнулась она, и я почувствовал, как на моей серой мышиной шерстке остались глубокие следы кошачьих коготков.
– Разливай! – опять скомандовала Зина. – Третий тост – за любовь! А может, за «Опасные связи»? – хмельно заблестела она глазами.
– За любовь! – чувствуя внутри себя какую-то весёлость, ответил я. Мы чокнулись. И в этот самый миг дверь каюты резко растворилась, и в её проёме во весь свой рост образовался боцман, держащий в одной руке какую-то маленькую цветную коробочку.
– Извините, ошибся каютой, – сказал он крепким, как и он сам, голосом, – мрачно взглянув на нас обоих. – Запирать надо, когда с дружком милуешься, – обратился он уже к Зине, так и не успевшей сделать ни одного глотка.
– Проходи, Олег, – бабочкой вспорхнула та с дивана, устремляясь к нему. – У меня день рождения…
