Так мать смотрит на спящего, вернувшегося издалёка сына.
– А ты сможешь встать? – вдруг спросила она, подавая руку.
– Попробую.
– Давай! – весело воскликнула девушка, и её весёлый возглас настроил и лайку на самые активные действия.
До этого она только вертела головой, переводя взгляд с одного на другого. Сейчас же она, весело рыча, схватила зубами край одеяла и стащила его на пол. А когда Ваня встал, собака, радостно визжа, стала носиться вокруг него и от переполняющих её чувств то и дело покусывать ноги Ивана. Он чувствовал на своих икрах эти несильные щипки, и ему было так хорошо, как никогда в жизни, наверное, не было…
– Белый танец! Дамы приглашают кавалеров, – торжественно объявила Ася, кладя руки на плечи Ивана.
– Раз, два, три… Раз, два, три, – начала отсчитывать она, пробуя плавно двигаться с Иваном в ритме вальса.
Ноги были еще полумертвые и почти не слушались его. Но зато он ощущал теперь их неразделимость со всем остальным телом. И ещё он чувствовал свою неразъединённость с этой чудесной девушкой, пытающейся кружить его по небольшому пространству комнаты, среди мартовской ночи, когда всё ещё погружено в холод и мрак.
«Вальс начинается, дайте ж, сударыня, руку… И, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…» – вспомнил Иван слова любимой новогодней песни.
Вокруг них, топчущихся почти на одном месте, весело подрагивая бубликом хвоста, словно рыжая молния, закручивая круги то в одну, то в другую сторону, носилась Ася, будто подгоняющая их.
– Уф… На сегодня хватит, – прерывисто дыша, проговорила девушка, и они осторожно опустились на тахту, усевшись рядом.
Собака тоже на время прекратила беготню, хитровато смотрела на сидящих, высунув язык, будто дразня их. И вновь, неожиданно, с новым азартом принялась кружить по комнате, пытаясь теперь зубами схватить кончик своего хвоста.
Глядя на неё, Иван и Ася весело рассмеялись.
Так беззаботно смеяться могут только молодые, уверенные в завтрашнем дне люди…
Угомонившись и усевшись посреди комнаты, как посреди малюсенького манежа, собачка глядела на дорогих ей людей (особенно на Ивана – в трусах и майке, ставшего снова прежним). Она была бы тоже не прочь посмеяться, но, к сожалению, не умела этого делать. И всю свою радость выражала блеском счастливых глаз да задорным нетерпеливым повизгом. Она будто чувствовала, что у этих двоих происходит сейчас что-то очень важное, необычное, хорошее. Может быть, самое главное в их не такой уж беззаботной и совсем нелёгкой порою жизни, когда в бурном море подчас непредсказуемых событий человек может надеяться только на себя. А если повезёт – то ещё и на близкого тебе человека. Каждый день, тем не менее, преодолевая всё новые напасти, минуя скрытые рифы, стремящиеся расплющить твой корабль, не дав ему выйти в открытое, тихое, ласковое море…
И только кот Микроб с высоты своей печки, не разделял общей радости. Проснувшись от шума, подслеповато щурясь, он иронично глядел на всё это веселье, ибо, как истинный философ, точно знал, что лучшее занятие на свете – это лежать на тёплой печи, а не кружиться нелепо по полу. А ещё что любовь – это не когда вначале, а когда – в конце… Но разве объяснишь это сейчас им, тем, кто внизу…
Сентябрь, декабрь 2005 г., Порт Байкал, Иркутск
Январь, сентябрь – октябрь 2006 г., Иркутск, Порт Байкал
Куда всё это исчезает?.
В один из унылых, ветреных, дождливых дней октября, спеша куда-то по делам и пробегая мимо небольшого скверика в центре города, я вдруг остановился… Мне припомнилось (Сколько ж лет прошло с тех пор? Десять, двенадцать, а может быть, и больше?), как я провожал в школу, а потом встречал здесь сына-первоклашку…
Тогда наша семья, состоящая, увы, не из семи, а только из трёх я, собственно я, жена Наталья и Димка, только что переехала в этот большой, по сравнению с тем, в котором жили до того, город, и я боялся отпускать сынишку одного, ещё не привыкшего после недавнего переезда, приуроченного к началу учебного года, к порою бестолковой круговерти областного центра. Множеству машин и разнородных пугающих звуков, множеству людей… Тем более что и машины, и люди всегда куда-то безумно спешили…
И всё это мельтешение – несущиеся по широким улицам автомобили и «броуновское движение» людских потоков – даже мне казалось иной раз неким засасывающим круговоротом, огромной воронкой, в которой ты, не в силах сопротивляться ей, беспомощно «барахтаешься», как и все. Тоже спешишь, летишь куда-то, чтобы непременно успеть, не пропустить… Тем более что газета, в которой я тогда работал, отличалась удивительной «прожорливостью» и требовала всё новых, ежедневных «жертв», то есть свежих, и лучше «с душком», новостей. Или, как говорили в редакции, – жареных материалов: о пожарах, ограблениях, всевозможных авариях, убийствах, изнасилованиях, криминальных «разборках»… Статьи на подобные темы были нарасхват…
Может быть, поэтому неспешный путь от нашего дома, построенного ещё в 1937 году, в эпоху Сталина, двумя своими сторонами выходящего на две улицы: Сурикова и Марата, до школы, а потом обратно, когда я встречал сына после уроков, поджидая его в тени ещё не сбросивших листву деревьев вот в этом самом скверике, и был, пожалуй, самым приятным и значительным событием дня…
Общепринятое мнение наших друзей сводилось к тому, что с переездом нам страшно повезло!
Во-первых, мы перебрались из своего «захолустья» в большой город – областной центр, население которого в сорок раз превышало пятнадцатитысячное население того провинциального городка на берегу Байкала, в котором мы прожили шесть лет в полукружии синих гор. Цивилизованность же, по убеждению многих, определялась именно количеством людей на определенной площади – будь то квадратный метр или километр…
Во-вторых, мы очень удачно, по заверениям приятелей, обменяли свой двухэтажный, четырёхкомнатный коттедж, с небольшим участком при нём, на трёхкомнатную (в недавнем прошлом коммунальную – на две семьи) квартиру, добротной постройки, с высокими потолками, да ещё в центре города.
«Если вы даже проиграли в квадратных метрах, в кубических вы ничего не потеряли, – обычно говорили приходившие навестить нас друзья. Разглядывая лепестки лепнины на потолке, в тех местах, где, очевидно, предполагалось висеть блистающей хрусталём люстре, протискиваясь между «развалин Помпеи» – ещё не собранной и фрагментарно лежащей повсюду мебели, чемоданов с одеждой, каких-то узлов, картонных коробок с книгами, – на кухню, где всё уже было прибрано, расставлено и где можно было выпить чашку чая, а может, и чего покрепче и вволю поговорить… В-третьих, жене сразу удалось (может быть, оттого, что она была человеком не вредным, и Господь был к ней за это милостив) устроиться на работу в один из ведущих научно-исследовательских институтов региона, в местном Академгородке. И хотя денег там «не платили», вернее, платили так мало, что их было трудно заметить, люди работали в нём «из любви к искусству», вернее – науке, «за интерес». А поскольку Наталья была трудоголиком, да к тому же ещё и любила свою работу, продолжая заниматься прежней, близкой ей, байкальской тематикой, она была почти всем довольна. Тем более что о деньгах она всегда думала меньше всего.
