– Выставляйте сюда, на стол, что принесли, – властно вонзилась в вязкую, затянувшуюся паузу медсестра. – Я всё потом ему на тумбочку отнесу. Есть он теперь стал, слава Богу, нормально… Глядишь, и ноги двигаться зачнут… Ишь, как они его отделали-то. Мало того, что голову проломили, так ещё и лицо испортили. Шрам-то вишь какой, – повернулась она к Ване Манагарову. – Кожа на морозе от удара, видать, лопнула. Красоты парня лишили. А осколок кости мозг поранил, – профессионально продолжала она, видя, что никто говорить не решается, – вот ноги и обездвижили. Слава Богу, что кровоток у него хороший, – кивнула в сторону тихо сидящего Ивана, – ткань обмороженная на ногах и руках отслоилась, а новая наросла. А то бы ещё и ног мог лишиться.
Во время её монолога Ваня продолжал улыбаться глазами и мелко, словно в такт гороху её слов, не то покачивал, не то подрагивал головой.
– Ну ладно, ребята, – повидали, и будет. Идите. Слаб он ещё. И толпой такой больше не приходите. Шутка ли – шесть человек! По одному навещайте. Как говорится, «лучше меньше, да чаще», – закончила она и бесцеремонно, кое-кого подталкивая в спину, выпроводила всех на лестничную площадку.
– Знал бы, кто его так – убил бы! – не сдерживая ярости, проговорил Иван Манагаров, сжимая «утюги» своих кулаков…
Один за другим стали молча спускаться по лестнице, настроение у всех было тягостное.
Навстречу ребятам попался бравый милиционер, легко, без одышки поднимающийся по лестнице…
Целью его посещения больницы была встреча с хирургом Сергеем Борисовичем для уточнения некоторых подробностей происшествия, произошедшего 28 декабря, когда был жестоко избит и ограблен Иван Клыпин… Дело в том, что в ту же ночь в хирургическое отделение обратился ещё один человек с жалобой на перелом носа… И это наводило лейтенанта на некоторые размышления и сопоставления, поскольку третья больница территориально находилась ближе всего от места происшествия.
Милиционер чутьём хорошей собаки-ищейки почувствовал, что эти два события должны быть как-то связаны между собой… От этого у него и было такое прекрасное – хоть пой! – настроение, тем более что Клыпин, как узнал из телефонного разговора с врачом полчаса назад бравый следователь, память не утратил и говорить может…
* * *
На новом месте Асе жилось хорошо. У неё был даже свой мягкий коврик, лежащий в тёплом углу комнаты двухэтажного особняка, в цокольном кирпичном этаже которого девушка, теперь кормившая её, и жила, и с которой Ася почти три месяца назад пришла сюда.
Узкая дверь из комнаты вела в крохотную кухоньку, где у Аси, перед дверью в сени, стояла своя плошка… Свободного пространства в кухне было немного, потому что большую часть его занимала белая печь, у которой Ася любила греться.
Одна из сторон печи была стеной комнаты, окно которой глядело на небольшой дворик, обнесённый в стародавние купеческие времена глухим заплотом. В этом дворе, если её выпускала девушка, Ася могла носиться сколько угодно. И никто её за это не ругал. Набегавшись же, она протискивалась в сени, осевшая дверь которых всегда была чуть приоткрыта. И этой щели собачке вполне хватало, чтобы юркнуть внутрь или вновь выйти во двор… Правда, в сенях Асю раздражал запах, исходящий от войлока, которым (видимо, очень давно, когда она ещё плотно прилегала к косяку) изнутри была обита дверь, сделанная из толстых досок, выкрашенных снаружи какой-то буроватой краской.
От войлока, особенно когда было не очень морозно, тянуло кошачьей мочой.
Ася знала, что метки эти на войлоке оставляет здоровенный и ленивый кот Микроб, обычно спящий в кухне на самом верху печи… Его перед прошлым Новым годом нынешняя хозяйка Аси подобрала на улице, у ворот дома, совсем малюсеньким…
Микроба Ася не любила, но мирилась с ним, как с необходимостью, принадлежащей хозяйке. Когда же ей удавалось обнаружить его во дворе, она загоняла кота на крышу полуразвалившегося сарая и долго, азартно облаивала, будто это был не презренный, ленивый котяра, не замечаемый ею в доме, а редкостный полноценный соболь, охоту на которых Ася так любила и о которой мечтала, надеясь, что они с недавно появившимся в их доме хозяином вот-вот отправятся в тайгу…
Однако большую часть дня тот сидел в стареньком, продавленном кресле, укрыв ноги тёплой пуховой шалью хозяйки и снизу вверх смотрел в окно, где ему хорошо было видно высокое, звонкое, голубое мартовское небо и ноги прохожих, до колен.
Вечером, когда с работы возвращалась девушка, всё в доме оживало.
Она принималась готовить ужин у маленького столика на кухне.
Ася, запущенная из сеней в дом, утыкалась мордой в колени хозяина, и он долго, ласково, молча гладил её по голове и чесал за ушами…
Потом девушка, привычно подставив под Ванину руку плечо, перемещала его, неуклюже переставляющего негнущиеся в коленях ноги, на кухню. Усаживала за стол, на который ставила две тарелки. Асина плошка к этому времени была обычно уже полна…
В отличие от Аси, девушка и Иван ужинали долго, разговаривая обо всём. О здоровье, о заботах нынешнего дня, о будущем… И это были, наверное, самые приятные за весь день минуты для собаки. Люди, которых она любила, были рядом. Хозяин был не молчалив и задумчив, как днём, а разговорчив и весел. А иногда даже, как прежде, мог рассмеяться. Строил планы на будущее, рассказывал девушке что-то весёлое…
После ужина хозяйка говорила:
– Ну а теперь попробуй встать самостоятельно. Сейчас пойдём делать массаж.
Если Ивану удавалось встать, он, придерживаясь рукой за спинку стула, прямо-таки расцветал всеми своими веснушками, радостно восклицая: «Стою, Ася! Стою!»
Собака не могла понять, почему хозяин, обращаясь к ней, смотрит на девушку, но на всякий случай включалась в общую радость. Весело вертела головой и, подскакивая то к одному, то к другому, намеревалась лизнуть руку. Она уже не желала разделять их, потому что одинаково любила обоих. И порою ей хотелось, чтобы они составляли единое целое.
– Глядишь, к концу апреля оклемаюсь. На ток сбегаю. Глухорятинкой вас побалую, – глуховато говорил Иван, осторожно переставляя прямые ноги, держась рукой за плечо рядом идущей с ним девушки, придерживающей его за талию.
– Сбегаешь, сбегаешь. Обязательно сбегаешь, – вторила она, вновь подставляя плечо, когда замечала, что Иван устал. – И не говори мне больше никогда, что у тебя ничего не получится и что ты для меня обуза. Мы потом ещё и иглоукалывание попробуем, – продолжала она, уводя Ваню в комнату к низкой тахте. – Что-то, да поможет… Вот увидишь, всё у тебя будет хорошо!
– У меня или у нас? – насмелился спросить Иван.
– У нас, конечно, – улыбнулась девушка, осторожно укладывая его в постель.
Сделав Ване массаж ног, она гасила свет, ложилась на свою кровать, отгороженную ширмой, и почти мгновенно засыпала.
А Ваня и Ася ещё долго не спали, мечтая каждый о своём. По переменке они тихо или шумно вздыхали и уносились куда-то очень далеко в своих счастливых мыслях. Асе виделась заснеженная тихая величественная тайга… А Иван в который уже раз благодарил судьбу за то, что всё у него так удачно сложилось, потому что он может быть с тем, кого бесконечно любит.
