Ася же обычно довольствуется за свою фотосессию кусочком колбасы или курочки…
На сей раз уже с середины сентября я на горе один…
Обычно в сентябре, когда на Байкале самое благодатное время, ко мне почти всегда, не считая выходных дней, приезжала Наташа. Она брала отпуск, но поскольку отдыхать без дела не умела, то приезжала на дачу «поработать в тиши», привозя с собой или свою незаконченную монографию, или недоделанную диссертацию какого-нибудь её непутёвого аспиранта. Однако проходило дня три-четыре, и она уже начинала переживать о Дмитрии. Как он там дома один? Что ест? Не болеет ли?
– Наташа, ну чего ты беспокоишься? – успокаивал я её. – Он взрослый парень. Может быть, даже рад, что нас нет дома. Глядишь, девчонку какую-нибудь в гости приведёт. Да и разговариваешь ты с ним каждый день – слава мобильной связи – по телефону…
– Эх, грубые вы создания, мужикашки. Не понимаете, что по телефону всего не скажешь. По телефону нельзя обнять. Нельзя посмотреть в глаза. Нельзя увидеть, здоров ли человек. А ведь вам это необходимо: внимание, любовь и нежность, чтобы вы совсем не озверели без женской ласки. Съезжу дня на три. Всё там обихожу и вернусь…
В прошлое лето, когда рана от потери жены была ещё настолько свежа, что постоянно кровоточила, сын не отпустил меня на дачу одного, поехал со мной. Тем более что в течение года он так и не смог устроиться на нормальную работу, которая бы соответствовала его университетскому образованию. Предложения были, но или уж очень малооплачиваемые или неприемлемые для него по каким-то иным соображениям…
Я был рад, что мы всё лето проведём вместе. Да и один бы я тогда, наверное, не смог. От любого воспоминания о Наталье на глазах наворачивались слёзы. От многочисленных же приятелей, друзей, знакомых, которые приезжали к нам погостить и скрасить наше одиночество, мы с сыном только уставали. И лучше всего нам бывало, когда мы оставались одни. К счастью, таких дней было много.
Обычно я вставал первым. Выходил из дома, обходил босиком, в одних трусах, наш дачный участок, чувствуя приятный холодок обильной росы на мягкой траве. «Значит, дождя сегодня не будет», – мысленно говорил я себе.
Сполоснув лицо у умывальника, приделанного на улице к перилам крыльца, я возвращался в дом помолиться. Потом выходил на закрытую, просторную веранду и готовил завтрак.
Чувствуя запах кофе через приоткрытую дверь в дом, со своего второго яруса нашей кровати спускался Дмитрий. И по его взглядам, по его осторожным словам, по его доброму ко мне отношению я чувствовал, что он мне заменяет в этот тяжёлый период жизни и мать, и отца (которых у меня уже тоже не было), и старшего брата (которого у меня никогда не было). Не мог он мне заменить, несмотря на всю свою доброту, только Наташу. И мы оба очень хорошо понимали это.
После завтрака Дмитрий обычно уходил в дом рисовать, а я, убрав посуду, старался за нашим круглым столом на веранде хотя бы часа два поработать. Тем более что дал себе слово выпустить книгу, посвящённую Наташе, к годовщине её ухода из этого мира, намереваясь предварить эпиграфом из Василия Андреевича Жуковского: «О милых спутниках, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были»… Однако написать что-то новое я долгое время просто не мог. И порою просиживал по полдня за чистым листом бумаги, на первозданную белизну которого, время от времени, при воспоминании о Наташе, начинали капать слёзы. В такие минуты мне хотелось разреветься по-настоящему, как в детстве, в полный голос, но я сдерживал себя, чтобы не расстраивать Дмитрия, ведь дверь с веранды (где я пытался работать) в дом была, по-прежнему, полуоткрыта. Так что это бывали тихие слёзы…
Зато как мы радовались с Дмитрием, когда что-то стронулось и я начал наконец-то писать эссе о Наташе, назвав его: «Прости, прощай». Это было эссе о её последних днях на земле и о первых днях и месяцах после неё. И помню, что мы иногда переговариваясь с сыном через открытую дверь, что-то вспоминали вместе. И в этих воспоминаниях было столько безутешной печали, но и столько какого-то незримого света, что о Наташе хотелось говорить постоянно. Хотя порою от этих воспоминаний мне казалось, что сердце не выдержит этой тоски и боли и просто остановится, чтобы не длить мои мучения дальше. Однако я упорно старался точно описать опыт (ведь эссе в переводе с французского – опыт) пережития неподъёмного, казалось, горя, в надежде на то, что кому-то это может пригодиться. Поскольку каким бы огромным не было горе – это всего лишь часть нашей продолжающейся жизни.
Однажды сын не ушёл после завтрака в дом, а остался со мной на веранде, начав рисовать мой карандашный портрет.
Часа через два на листке обычного формата у него проявился печальный мужчина, очень похожий на меня, о чём-то напряжённо думающий, словно старающийся осмыслить одиночество и пытающийся сделать его своим достойным ремеслом… Листок с этим портретом висит с тех пор сбоку от моего рабочего стола.
В этом году Дмитрий так ни разу и не смог выбраться на дачу, поскольку в начале лета, после полутора лет безработицы, устроился наконец-то на работу, как-то связанную с обслуживанием компьютеров. Конечно, и это не то, о чём он мечтал – делать мультфильмы, но и не то, что ему обычно предлагали – торговлю ширпотребом. По-принципу: купи подешевле – продай подороже. Но для такой деятельности, как я уже говорил, можно было и не заканчивать международный факультет классического университета…
У Александра Станиславовича же, в этом же самом университете, который окончил мой сын, сначала сентября в этом году плотное расписание занятий.
Евгений по каким-то своим делам укатил в Одессу, попросив меня присмотреть за Асей, то есть кормить её. И после нескольких кормёжек, когда Ася прибегала на мой свист со своего участка, она попросту перебралась на подстилку открытой веранды у входной двери нашего дома…
Сегодня суббота. Я топлю баню.
«Надо и в доме печку затопить, – размышляю я. – А то нагрянут друзья (обещали), а там прохладно. Да и Дмитрий может быть приедет. Ведь мы с ним не виделись уже почти месяц. С того самого дня, когда я приезжал в город получать пенсию. Хотя у него всегда дела, даже в выходные. Ну, что ж, всё естественно. Молодым время жить – нам доживать. Да и приготовить что-нибудь вкусненькое надо. Конечно, такой борщ, как варила Наташа, мне сготовить не удастся… Сделаю фасоль с тушёнкой и луком да потушу грибы с морковкой. Димке такое моё блюдо нравилось», – решил я.
На одиннадцатичасовом пароме никто не приехал…
«Может быть, приедут трёхчасовым?.. Как раз успеют с корабля на полок», – успокоил я себя, вспомнив, как в прошлом году, тоже в конце сентября, вдруг выпало невероятно много снега. И Дмитрий, уезжавший на два дня в город (ещё по-летнему одетый), проводить на самолёт свою знакомую из Архангельска, которая недели две прожила у нас на участке в своей палатке, брёл потом в нашу гору (приехав на трёхчасовом пароме), чуть не по колено утопая в снегу. И как я его, совсем окоченевшего, сразу повёл в жаркую баню и попарил как следует пихтовым веничком. И как он, лёжа на полке, только покряхтывал от удовольствия под ударами разлапистого веника и время от времени произносил: «Ух, здорово!..»
