– Из-за женщин.
– Концы привезли женщин? – Потана слабо представляла повседневный быт дикарей, но чутьё ей подсказывало, что привезённые концами женщины могли их только обрадовать. И поэтому суть свалившейся на великого фюрера проблемы пока от феи ускользала. – Вам нечем заплатить за женщин? Концы отняли у вас деньги, которые вы должны были заплатить в качестве налогов?
– А так можно было? – навострил уши Кувалда.
– Можно.
– Интересно…
– Только потом большой штраф придётся заплатить.
– Неинтересно…
– Так что у вас произошло?! – рявкнула Потана.
В принципе, визит дикаря её развлекал, но получить полное удовольствие мешал стойкий семейный запах, а носовых фильтров у феи под рукой не оказалось.
– Женщины у нас свои были, – полез в объяснения великий фюрер. – А потом королева… то есть, Берегиня, публично велела сфелать их? как мы, то есть, уйбуями и вообще. А ещё потом концы приехали и стали снимать про это всё в телевизор, и тогфа стало совсем плохо.
– Что плохо?
– Все бегают по фвору, сифят на виселице и песенки сочиняют, – перечислил одноглазый. – А ещё любят рассказывать фруг фругу, кто с кем вчера спал и зачем, после чего ферутся. А тупые челы смотрят на всё это неприличие и платят большие феньги, потому что ифиоты. А у меня из-за этого пафение нравов и никто не хочет пофчиняться. Грабить тоже никто не хочет, зато хотят, чтобы бабы команфовали, потому что они обещали, что я из «ЭлектроБарыги» феньги им бесплатно разфавать стану, потому что они прикажут, – закончив сумбурный рассказ, Кувалда сглотнул, мысленно принимая внутрь стаканчик виски, и выпалил хорошо заученную фразу: – Потеряете вы нашу великую семью, Твое королевское всемогущество, как есть, потеряете.
– Я не королева, – напомнила Потана, которая начала понимать, с какой целью одноглазый заявился во дворец.
– Простите, – великий фюрер вытер кончиком банданы выступившие слезы и умильно посмотрел на фею.
– Коротко скажи, чего ты хочешь, – велела та.
– Сфелай так, чтобы бабы снова стали бабами, – попросил Кувалда.
– А-а… так ты про указ Берегини?
– Фа.
– Помню такой.
– Я тоже помню, – хрюкнул одноглазый, слегка расслабившийся после удачно проведённого выступления. – Я его, мля, по три раза в фень перечитываю, мля, переф кажфой фообефенной бутылкой.
– Это правильно, – одобрила фея. – Без «мля», конечно, а во всём остальном – правильно. Законодательные акты нужно перечитывать, раз уж запомнить не в состоянии.
– Ну, не знаю, может, кому и правильно, а вот мне – вообще никак, – не стал скрывать великий фюрер. – Можно его отменить?
– Указ Берегини?
– Фа.
– Нет.
– Почему? Я своих указов много поотменял.
– Ты – король?
– Почти.
– Вот когда станешь – приходи, отменим всё, что пожелаешь.
– Но у нас всё плохо! – всхлипнул Кувалда, поражаясь тому, что эта симпатичная на вид фея оказалась настолько тупой и не сумела принять его аргументы. – Меня перестали слушаться!
– И что?
– Вместо того чтобы грабить, они поют песни.
– Возможно, ваша семейка станет менее опасной, – поразмыслив, предположила Потана, поражаясь тому, как элегантно Всеведа решила проблему непредсказуемых дикарей.
«Может, она действительно станет неплохой королевой?»
– Маманя сфелает нас менее опасными? – изумился одноглазый.
– Почему нет? – пожала плечами фея.
– А жить мы как буфем?
– Как все.
– Мы, как все, не можем, мы – особенные.
– Чем особенные?
Кувалда понял, что ему представился последний шанс убедить туповатую делопроизводительницу в своей правоте, и он чуть подался вперёд:
– Вот вы зачем живёте?
– Мы… – Потана машинально попыталась отыскать ответ, потом поняла, что вопрос слишком глубок, потом сообразила, кто его задал, и ощерилась: – Не твоё дело.
– А мы знаем, – тут же ответил великий фюрер.
– И зачем?
– Чтобы жить. И не париться. Просто жить так, как мы умеем.
– Вы умеете только грабить, – напомнила Потана.
– И мы буфем грабить, фаже если семью возглавит Маманя, – заявил Кувалда. – Рано или позфно они протрезвеют и пойфут искать феньги на виски.
Несколько секунд фея внимательно разглядывала великого фюрера, пытаясь понять, откуда под его банданой завелись столь связные мысли, после чего покачала головой и сухо произнесла:
– Решение принято.
– Ну, тогфа не уфивляйтесь тут тому, что буфет там, – пробурчал Кувалда и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Он понял, что помощи не дождётся и нужно выкручиваться своими силами.
* * *
Муниципальный жилой дом
Москва, улица Миклухо-Маклая,
8 июля, пятница, 12:12
На этот раз Дагни ушла не так неожиданно. Выпила кофе, приняла душ, оделась, поцеловала Артёма в щёку на прощание и лишь после этого скрылась за дверью. О чувствах, взаимоотношениях и политике они больше не говорили. Поболтали о ерунде, посмеялись над каким-то анекдотом и расстались, сохранив в своих отношениях ощущение недосказанности. Расстались, понимая, что им ещё предстоит встретиться. Расстались с облегчением, потому что сейчас им нечего было друг другу сказать.
Требовалось время, чтобы осознать происходящее.
Во всяком случае, Артёму.
Потому что часто так бывает, – то, чего не было, требует гораздо больших размышлений, чем то, что было. Секс, даже восхитительный, не всегда сопровождается чувствами, в отличие от правильно сказанного слова. И именно на слово Дагни ухитрилась поймать наёмника. Не на тело, а на душу.
Поймать то ли искренностью, то ли искренней грустью, то ли чем-то ещё, едва уловимой, искусно спрятанной тоской. Чем-то очень большим и тёмным, постоянно грызущим девушку изнутри. Чем-то, что заставляло её искать в окружающем мире тепло.
Хотя бы крупицу тепла…
Некоторое время Артём бродил, как неприкаянный, проклиная себя за то, что не конец, дозвонился до Кортеса, но в последний момент передумал говорить правду, ловко убедив напарника, что до сих пор не сумел отыскать девушку, невнимательно выслушал его рассказ о багдадских похождениях и положил трубку, пообещав «держать в курсе дела». А положив – грязно выругался и пнул ногой табурет.
Потому что чувствовал себя предателем.
Пусть даже он пока ничего не сделал.
