— Грамотный врач, — одобрительно заметил Рефери, впервые подав голос за время этого эпизода. Очевидно, наблюдал за всеми нами, получая удовольствие. Но в особенности — за мной.
— Зачем раздели? — спросил я его. — Любите подглядывать? Сходите в женскую баню.
— Кровь на одежде не вдохновляет. Грязно, неряшливо, и на кровь, собственно, не похоже. Вы меня понимаете? Зато на розовой коже, да алые потёки, — высшая степень красоты и совершенства! И вообще, человек должен умирать голым.
— Вы маньяк?
— Ну, если бог маньяк, то пусть и я маньяк.
— Пьеро? — уточнил я.
— Слышал эту глупую кличку. Знаешь, кто был настоящий Пьеро? (Он не заметил, как перешёл на «ты».) Твой друг Франкенштейн! Фокус с иглами для капельниц — его ноу-хау. Теперь вахту отца приняла Викторина. (Рефери нежно провёл рукой по спине женщины в голубом, сверху вниз.)
— Вика, — позвал я её, — что с тобой? Ты соображаешь, что творишь?
— Именно творит! — возгласил маньяк. — Какое ты точное слово нашёл. Она тоже хороший медик, как и её отец. Высококлассная процедурная сестра. Отлично справляется, удачная замена.
— Вика, либо он тебя убьёт, как опасного свидетеля, либо наши тебя посадят. Тебе угрожали? Ты у него в плену? На игле сидишь? Что?
Вика молчала, ни разу на меня не посмотрев. Рефери улыбался.
— Зачем угрожать? Достаточно было показать ей одну-единственную видеозапись. Чтоб до неё дошло, КТО убил её гениального отца. Что касается привычки менять сознание с помощью химии, то это больше не требуется. Она решительно бросила пить, чем её отец обязательно бы гордился.
— Рефери сообщил тебе, что коллекцию вынес Рудаков? — спросил я. Вика остановилась и наконец посмотрела на меня. — А, таки скрыл! Хотя знал это с самого начала, со дня убийства. Ты, наследница, могла получить свои богатства давным-давно. А теперь, если выживешь и попадёшь в МУР, никаких гарантий.
— Вы врёте, — ответила она злобно. — И про Игоря тоже.
— Ещё убедишься. Чем позже, чем хуже для тебя. Рефери, зачем тебе эта дурочка? Франкенштейн на вахте стоял, это я понимаю, великий патологоанатом. Но вот ты убиваешь другого патологоанатома высочайшей квалификации. Может, разумнее использовать её как-то по-другому, поближе к ценной специальности? Ты вообще спрашивал её (показал я на Юлю), нравится ли ей безнаказанность и абсолютная власть над чужими телами?
— Можешь финтить, сколько хочешь, не поведусь. Меня это даже возбуждает. Но Франкенштейн придал моей жизни… форму, что ли? До него было как-то всё неопрятно, несовершенно, неинтеллигентно. Самому иногда противно. Да и проблему утилизации трупов он превратил в самостоятельный источник удовольствия.
— Уж с этим-то Юлия Адамовна справилась бы на раз. С утилизацией.
— Ну хорошо, обговорим этот вопрос после того, как покончим с главным.
— Вы интеллигент, Рефери?
— Разумеется, да. Сейчас это очевидно любому, кто меня знает. Но и раньше я был интеллигентным человеком, в том числе, когда возглавлял «банду чемпионов».
Вот оно!
Плотину прорвало!
— Бассурманов, — сказал я…
Очевидно, что-то случилось с моим лицом, потому что он отскочил к дальней стене, к крану со шлангом, и крикнул:
— Вытащите его!
Меня плотно подхватили под руки. Да я и не сопротивлялся. И глупостей бы делать не стал, пока Юля восседает на этом смертном троне, истекая кровью. Рефери, а вернее, Босс, между тем раздавал указания.
Вике:
— Милая, убери пяток иголок. Уменьшим интенсивность, а то, боюсь, прекрасная дама и впрямь через сорок минут откинет копыта. Нам это совсем не нужно.
Холуям:
— Дохлятину вытащите — и на пластик (имея в виду Шпунтика).
В комнате очень кстати был установлен секционный стол с пластиковой столешницей, а в стеклянном шкафу лежали инструменты. Очень скоро обескровленный труп перекочевал из кресла на стол, — бледный, жёлтый, сдувшийся…
…Снова мы передислоцировались в парадную гостиную. Двигались молча. Я переваривал новый расклад, а что творилось в желудке хозяина дома, мне было накласть. Да и шёл он теперь сзади, не решался подставлять спину. Мысль моя циклилась, и думал я о том, что Рефери, получается, это Босс. А Босс — это Рефери. И наоборот…
Уже в зале он с удовлетворением произнёс:
— Сильно я изменился, не так ли?
— Как это может быть? Ты же был жирный, как пи́нгвин в утёсах.
Бассурманов объяснил: сделал пластику лица и голосовых связок, начал соблюдать строжайшую диету. В итоге — похудел, потом постройнел. Усиленно занялся физкультурой. Согласись, смешно было (сказал он мне по-приятельски) — собрать вокруг себя не просто спортсменов, а лучших, мастеров, и самому при этом быть отвратительной размазнёй, раскормленным слизнем. Твоя силовая акция сильно на меня повлияла, закончил он. Остро захотелось жить, никогда раньше так не хотелось, да и не думал я раньше, что МОЯ жизнь может взять и кончиться…
Спрашивая Босса, как это может быть, я имел в виду совсем другое. Каким образом он остался жив? Что за чертовщина вынула его из объятий смерти? Я ж ему башку прострелил… Но тут вспомнил подробности той моей операции по уничтожению верхушки банды. Вспомнил в подробностях, что мне говорил толстяк, так потрясающе похожий на Босса, перед финальным выстрелом: «Вам нужен не я… Подождите, я всё объясню…» И ответ на вопрос «что за чертовщина» стал не нужен.
Никакой мистики.
Двойник!
Не допёр я тогда, что такое возможно, не хватило оперативной информации. Ни одного доноса насчёт двойника не было, ни самого завалящего слушка! Как тут догадаешься? Простой ведь бандит, как всем казалось. Наглый без меры, беспредельный, но обычный… Не простой, не обычный. Серийный маньяк-убийца. Кто ж знал? У них, у психопатов, особый склад ума, и совершенно особая паранойя в отношении личной безопасности. Так что создать себе двойника было для Артура Артуровича более чем естественно. В результате он — Рефери, а я — дурак.
Это не имело никакой ценности, скорее вред, и не предусматривало никакого расчёта, но я сказал Бассурманову:
— Всем ничтожествам хочется жить, это их главное и единственное желание. Все остальные причуды и бзики, скрашивающие вашу скуку и вашу чёрную бессмысленность, — бегство от страха смерти. Убивая других, извергая вонючую сперму на чужие трупы, вы спасаетесь от беспросветности всего на свете, но это предел для вас, ничтожеств. «Интеллигент!» Ха-ха. Вся ваша жизнь — животный страх подохнуть, потому что вы и есть животные.
— Как ты меня назвал?
— Ничтожество. А как ещё назвать недочеловека, этот генетический хабарик, который убивает детей?
— Каких детей, что ты мелешь, ментура!
