А ещё в комнате стоит резной индийский столик. Очень специфичная вещь, и дорогая. Сослуживцы скинулись и подарили на сорокалетний юбилей три года назад. Низкий, шестигранный, с резным орнаментом на столешнице (цветочки, листочки). Вместо ножек — резные пластинки, то есть ноги под него засунуть нельзя. Похоже на пустую внутри тумбу. Неудобный, гад. Сидеть за ним нельзя, только возле, скрестивши ноги.
Я кладу на этот столик отсмотренные фотографии…
Квартира у Юлечки — привычная двухкомнатка. Девятнадцатый этаж в обычной высотке. После двухэтажных хором, после одноэтажных гигантских, после невероятных лофтов — небогатое жилище, мягко говоря. Я уж думал, в Москве таких, нормальных квартир, и не осталось вовсе.
Жила она одна, так что и мебели — всего по одному. Одно кресло, где она читает по вечерам. Рабочий стол с ноутбуком. Настольная лампа. Телевизор — панелька на стене, но, по-моему, здесь им совсем не пользовались.
А в спальне, от стены до стены, тянулась цветочная гирлянда.
(— Живые? — спросил я, попав в это помещение.
— Нет, конечно. Трупы, — пошутил медициник.)
Цветы были мёртвые, сухие, и, если открыть форточку, они шелестели; хозяйке это нравилось.
Шторы на окнах пропускали дневной свет, как будто не было их, настолько невесомые. Впрочем, сейчас стояла ночь, и с улицы, с этакой верхотуры, приходил разве что свет луны.
Романтика…
После ужина Юлия Адамовна отправила меня в ванную и только потом потянула в спальню, и я не стал упираться, пошёл как привязанный. Однако вынужден был, сгорая от стыда, рассказать о сегодняшнем казусе. И опять — без утайки, оставляя за спиной пустые закрома. О том, как по требованию бандита ублажал на его глазах патентованную шлюху, вскоре погибшую. Да, я получил взамен ценную информацию, почему моя жена погибла семнадцать лет назад, но… С тех пор прошло всего лишь часа полтора, не больше, так что я выжат, как апельсин во фреш-автомате. Мякоть-то осталась, смеялась она, сбрасывая на пол покрывало (тоже индийское, из тонкой ткани с печатным рисунком). Мне пятьдесят пять лет, пытался я малодушно отвертеться. На что я могу быть годен — после такого? Раз в сутки — максимум! А то и раз в неделю, давно я не проверял свои возможности!
Ничего, попробуем, настаивала она, веря в меня до конца.
Попробовали. Измучились оба. Нет, не задалось, не вытанцевалось…
— Завтра получится, — констатировала она, как врач. — Назначаю отдых и сон.
— Доктор, если я сойду с дистанции, я рехнусь. Это не я держу темп, это взятый темп держит меня.
— Серёжа, не драматизируй, иначе тоже рехнёшься. Не хочешь отдыхать сейчас? Потом отдохнёшь, когда сделаешь дело. Только давай спокойно, без эмоций. Ты же супермент! Не знал?
— Кулаком вперёд летать? Это могу. Единственное, по-моему, что я теперь и могу — кулаком вперёд, прошибая деревянные двери…
В общем, после такого фиаско и позора ничего не оставалось, кроме как пойти работать, оставив шикарную женщину скучать в её шелестящей, цветочно-слоновой спальне. Давно было пора. Сколько можно игнорировать документы, которые таскаю за собой чуть не сутки?!
Рудаков, кстати, почему-то больше не звонил. То ли смирился, то ли гадость готовил. Или и то, и другое в одном флаконе…
Я отпустил мысли на волю, пусть побродят, где хотят.
Похороны завтра, 25-го, вспомнилось мне. Вернее, уже сегодня. И опять — на том же Кузьминском кладбище, где и Лена похоронена, и Босс со своими клевретами. Кремировать себя Франкенштейн запретил, как и Лену в своё время. «Убийство трупа», причуда дипломированного мясника… Каким-то образом это скорбное место притягивает фигурантов совершенно разных, на первый взгляд, дел. Может, только на первый взгляд разных? Может, мы столкнулись с огромным по объёму, но одним делом?
Ещё на кухне я спросил наконец у Юли про раскопанную могилу Лены. Она там была первой, если не считать, злодея, и фактически единственным профессионалом. Юля уверенно подтвердила версию эксгумации. Кто-то изъял из костяка пяточную кость. Для чего? Вероятный ответ: для анализа ДНК. Не для того же, чтобы поделку из косточки отшлифовать и на полку поставить? И что может показать анализ ДНК по этой косточке? Да всё, что хочешь, вариантов много: чья она дочь или сестра, чья мать, есть ли генетические дефекты… Дефектов у Лены, естественно, не было, спортсменка международного уровня, их в сборной под микроскопом проверяли. Чья мать — тоже ясно. А вот чья она… бабушка?! Этот вопрос мог кого-то сильно заинтересовать! Кого? Рефери? Или боевую девчонку Марину? Второй вариант представляется даже более вероятным.
Рефери, кстати, спортсменов использует постольку-поскольку, в отличие от Босса. Баян, ещё парочка… всё. Из тех, кто известен.
Что же у него за зуб на меня?
А может, это любовь (хи-хи)?
Слежку за мной устроил по дороге из Озерца в Тверь! Наверное, и до Москвы бы они меня доследили, если б я позволил. Столько лет никому не был нужен! Мёртвым был! И нате вам — понадобился…
Как вообще меня нашли — с этим вроде бы кое-как определились. Вика рассказала Марине про её настоящего отца. Марина сумела найти Марика. Каким образом? Зная моего сына, предположу самое естественное. Марик мог сам с дочерью познакомиться, не открываясь ей. А та не открылась, что знает правду. Второй совершенно естественный способ: Марик не знакомился с дочерью, но, снедаемый интересом, наблюдал за ней, и она это просекла. Её действия в обоих вариантах понятны: проследила за ничего не подозревающим папочкой. А Марик, как мы знаем, изредка навещал меня в моей деревне. В августе — аж три раза. Так и вышла моя ушлая внучка на Новый Озерец, устроилась помощницей почтальонши, изучая издали своего якобы покойного деда-отшельника. Не зная, что уже за ней самой наблюдает целая стая волков. Так мне это видится…
Кстати, нельзя забывать и о том, что Вика у него в заложницах. Вошь я отпустил, приглашение принял. Когда и в какой форме будет мне донесено место и время встречи? Разумеется, я этого не знаю, и потому — нельзя расслабляться ни на миг, нужно быть готовым ко всему, уж извини, милая моя Юлечка. Какие бы желания мы друг к другу ни испытывали — не время…
Дальше.
Кроме интереса к моей персоне, Рефери испытывал особые чувства и к Аллочке Льдовой. Он — заказчик её ликвидации. Зачем? Что она накопала?
Её заначка — на полу, прямо передо мной. Дело Пьеро, переснятое в архиве, плюс фотографии, которые она успела вытащить из рабочего компьютера Франкенштейна. С Пьеро в двухтысячном получилось так. Заявил о себе этот серийник ещё в далёкие советские времена, где-то с середины 80-х начали находить обескровленные трупы. И ареалом его охоты было широчайшее пространство между Новгородом (тогда ещё без приставки «Великий») и Москвой. Первой жертвой, возможно, была Светлана Шевченко, пропавшая и не найденная, к этому склонялись тогдашние следаки. Поначалу действовал он грубо, оставленные им трупы (в первые годы только женщин) ничего необычного для судмедэкспертов не представляли, — ну, выпускал из жертв кровь, вероятно, наблюдая за процессом и получая сексуальную разрядку. Но со временем в его «работе» появился изыск и шарм. Модус операнди остался прежним: Пьеро пускает кровь, человек медленно умирает. Прибавилось истинное смакование процессом: он научился делать это так медленно, как только возможно. Во-первых, теперь он в обязательном порядке вкалывал жертвам гепарин, чтобы кровь не сворачивалась. И во-вторых, для пущего замедления прокалывал несколько дырочек по венам, используя иголки от капельниц. Кровь и текла через эти иголки, мучительно долго лишая испытуемых жизни…
