Последний раз Вика говорила с Итаном недели две назад.
– Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, – сказал он.
Он пристально, чуть ли не вызывающе смотрел на нее. Вика отвела взгляд. Не мог же он догадаться, что я думала о его деньгах, подумала она, вытянувшись от напряжения.
– Давай, спроси меня. Спроси меня, боюсь ли я смерти.
– Ты боишься?
– Да, черт побери, до ужаса. Я не готов. Смешно, да, как самоотверженно врачи стараются продлить мне жизнь, но ни в малейшей степени не пытаются подготовить к смерти? Которая неминуемо придет! Они что, не могут придумать что-нибудь, чтобы умирать было хоть каплю легче, хоть каплю не так страшно?
Вика не знала, что ответить. У нее разрывалось сердце, но она изо всех сил глушила в себе эмоции. Она не была ни девушкой Итана, ни его подругой. Ни даже его психотерапевтом или врачом. Она была всего лишь узистом и не могла себе позволить так болеть за пациента!
– Есть замечательные программы в хосписах; они занимаются не только физической, но и психологической подготовкой, – тихо произнесла она.
Итан явно был жутко разочарован. Он, наверное, ожидал от нее чего-то честного, безумного, в русском духе, а получил типичный среднестатистический ответ в духе “Бинг Раскин”.
Вика снова посмотрела на твит про автокорректор, и сразу подступили слезы. Пришлось запрокинуть голову, чтобы они не пролились.
– Привет! – прервал кто-то ее мысли.
Вика подняла глаза и увидела сидящего напротив улыбающегося мужчину.
– Вы ведь стояли в очереди в Замок?
Вика кивнула. Это был белый мужчина в пуховике, джинсах и грубых ботинках. Говорил он с легким восточноевропейским акцентом. Польским? Сербским? Другими словами, типичный “пригородный”.
– Я слышал, задания в этом году труднее обычного, – заметил он. – У моей Джинни утром чуть не приступ паники случился. Я ей сказал “Солнышко, ни одна школа того не стоит, чтобы так себя изводить”.
Если не считать этой, подумала Вика. Эта школа того стоит. Интересно, изводил ли себя Эрик.
– Послушайте, – произнес мужчина, – позвольте, я куплю вам еще кофе или какое-нибудь пирожное?
Симпатичный. Немногим за сорок. Возможно, разведен. Широкоплеч. С милыми морщинками у голубых глаз.
– У меня встреча, – ответила Вика с извиняющейся улыбкой и поднялась со стула. У нее не было ни малейшего желания общаться с пригородным.
По дороге к парку Вика задумалась, не слишком ли она была резка с этим мужчиной. И нет, она ушла вовсе не потому, что сноб и считает, что достойна большего, ну или не только потому, а главным образом, из-за того, что все пригородные мужчины были для нее разновидностями Сергея. Или разновидностями типажа “Муж”. Муж, который знает ее так, как ей не хотелось бы, – с самых плохих, самых неприглядных, самых постыдных сторон. Он слышал, как она лжет, слышал, как она злобно орет. Видел, как ее тошнит, видел ее потрескавшиеся соски, видел, как она достала недоеденный бутерброд из помойки на кухне у его матери – она клялась, что бросила его обратно, но этого он не видел. Муж знает ее и не хочет ее. Он даже не стал бороться за нее. И, конечно, отчасти поэтому Вика не хотела заводить роман с Вадиком. Она больше не могла быть с мужчиной, который хорошо ее знает. Вадик нравился ей уже столько лет, но теперь, когда она была, по сути, свободна, ее передергивало от одной мысли о романе с ним.
Ей был нужен Любовник. Мужчина из совсем другого мира. Мужчина, который не знает ее. Мужчина, которому она покажется хорошей, блистательной, интересной. Особенной. Изысканной.
При мысли о таком мужчине у Вики от желания закружилась голова. С тех пор как ушел Сергей, у нее временами случались такие нежданные, непрошенные приступы желания. То и дело повторялась фантазия, как мужчина швыряет ее на кровать, раздвигает ноги и жадно вылизывает, лакает, как кошка миску с молоком.
Последний раз такое с ней было, когда она впервые приехала в Москву на вступительные экзамены в мед. В семнадцать. В жарком вагоне метро пахло старой кожей и потом. Ее потом тоже. Она была в коротком хлопковом платье. Свой огромный рюкзак Вика держала на коленях, и застежки отпечатались на голых ногах. Она вся взмокла и чувствовала себя грязной и гадкой. Но мужчины все равно пялились на нее. Она ощущала на себе их взгляды, электрическим током пробегавшие по ее телу. Это опьяняло.
А потом, когда она поступила в лучший медицинский институт страны (единственная из своего города) и переехала в Москву, ее оглушило, как все здесь пульсирует сексом. Она ходила по улицам или стояла в переполненном вагоне метро, и ловила на себе чей-то взгляд, и чувствовала слабость в коленках. Но Вика была хорошей девочкой, воспитанной строгой матерью и на книгах о великой романтической любви, которыми зачитывалась всю школу, так что о сексе ради секса не могло быть и речи. Она была готова на секс ради большой любви. Или скорее была готова на большую любовь ради секса.
Любовьлюбовьлюбовь/секс/любовь/секс/любовь/секссекссекс – это все, о чем Вика могла думать, так что даже удивительно, что она умудрялась учиться и получать хорошие отметки. Она ходила на свидания с молодыми людьми, но никогда не доходила до конца, потому что не была уверена, что это та самая большая любовь. Большая любовь должна сводить с ума, менять мир, двигать горы – и прочие клише в том же духе, хотя тогда она еще не понимала, что это клише. Вика отказывалась ездить с молодыми людьми на все эти пустующие дачи, в родительские квартиры, комнаты друзей в общежитиях, так что их свидания неизменно заканчивались на темной лестнице ближайшего к ее общежитию дома, где воняло кошками и гнилой картошкой. Она позволяла молодому человеку прижимать ее к почтовым ящикам, или к перилам, или к мусоропроводу, или к теплым ребрам батареи, и они целовались до потери сознания. Она пыталась остановить себя, напомнить, что нельзя соглашаться на секс без любви, а любовью там не пахло, но воля слабела, и она не могла остановиться. Она позволяла молодому человеку запустить руку под свитер, а пальцы в трусы, его член прижимался к влажной коже ее бедер, и она стонала и извивалась, и иногда даже кончала – если такое случалось, она всячески старалась этого не показать. Потом Вика прощалась, поднималась в свою комнату в общежитии и смывала с бедер сперму, плача от стыда, но желая продолжения.
Одним из тех молодых людей был Вадик. Они встретились на вечеринке ее однокурсника – Вадик был другом его старшего брата. Ему было двадцать два, и он учился на прикладной математике в университете. Высокий, красивый, умный и веселый, и вдобавок любитель декламировать стихи. Он хвастался, что лучше всех знает Москву и пытался произвести впечатление своими познаниями по части всего самого эдакого в городе. Водил ее гулять по всяким неочевидным “тайным” уголкам, вроде Кусковского парка или Симонова монастыря, поил самым вкусным горячим шоколадом и брал на двойной сеанс ретроспективы Трюффо. Потом провожал до общежития и целовал перед входом. Вика очень старалась влюбиться в него. “Я от него без ума, я от него без ума, я от него без ума”, – твердила она себе, словно пытаясь загипнотизировать. Ей нравилось целоваться с ним, но безумия не случалось.
