Максим не смог убедить нас, что перед фотографированием он их считал, и все сделали вид, будто успокоились, даже Мура, дипломатический гений.
Алексей к делу не возвращался, точно так же, как и другие. Все притворялись, будто ничего не произошло. У Алексея это было в привычке: игнорировать, не помнить деталей, как-то скрашивать вещи, смотреть на них с оптимизмом.
Мария Федоровна, узнавшая Максима еще в Крыму, ребенком, и позднее с безупречным терпением выносившая Катерину Павловну вместе с сыном на Капри, давно говорила, что он плохо кончит. Когда-то это был милый мальчик с рыжевато-белесыми волосами, смышленый, послушный, на редкость уживчивый, я думала, вырастет человеком. Но права оказалась Мария Федоровна. Настоящий актер может в любой характер влезть, и в этом его огромное преимущество перед другими. Алексей – талантливый лицедей, паяц, но не великий актер, его интересует не человек, а идеи, а ведь идеология человеческую судьбу вам не объяснит.
Алексей делал все, чтобы Максим получил хорошее образование. Он платил за его учебу дома и за границей и, где бы ни находился, часто приглашал сына к себе, даже если из-за этого приходилось терпеть Катерину Павловну. Он обучал его рисованию и живописи, после Октября устроил в ЧК, потом забрал оттуда. Причем забрать было гораздо сложнее, чем устроить. Максиму поручили доставку изделий кустарных промыслов за границу, затем назначили дипкурьером в Берлин, а когда однажды из-за советской халатности или каких-то личных козней ему долго не выплачивали жалованье, он ради заработка подрядился танцевать нагишом в мужском баре. Об этом после приезда Алексея в Берлин ему доложил какой-то доброжелатель, а мне проболталась, подвыпив, Мура. Катерина Павловна, Мура и Алексей втроем и удумали, чтобы Тимоша развелась с мужем и вышла за Максима, который уже ухаживал за ней раньше.
Нельзя было селить Максима с Тимошей в Сорренто, даже если таково было партийное задание Максима. Пусть живут с детьми где угодно и как угодно, пусть разводятся, если считают нужным, – Алексей своих внучек ведь все равно не бросит.
Любви к Муре мне этот скандал не прибавил, но и Максима я после этого не стала меньше любить. Как не стала считать Алексея трусливей, чем он казался раньше, и любить его тоже не перестала. Может быть, со мной тоже было не все в порядке: мои чувства мне диктовал здравый смысл.
Через какое-то время Катерина Павловна передала решение Сталина: врачей в Сорренто больше не выпустят и лечить его будет только Левин – по переписке.
Статуэтки купили итальянцы, сделкой занимался Максим. Госиздат все еще не платил, было ясно, что он и не будет платить, пока Алексей окончательно не вернется на родину. На Западе Горький уже был не моден, только немцы недавно поставили “Мать”, его самый плохой роман. И тогда Алексей предложил одному американскому издателю написать для них биографию Сталина. Речь об этом заходила и раньше, Сталин очень хотел, чтобы о нем писал Горький. Американский издатель Рей Лонг ухватился за эту идею. Тщеславный Сталин пришел в восторг, политбюро идею одобрило.
Алексей взялся за дело с главы, посвященной истории Грузии, но о Сталине в ней не было ни слова. Договор же он подписал с тем условием, что книга будет называться “Правда об СССР” и один из ее разделов напишет сам Сталин. Стараниями Муры в газете “Ивнинг стэндард” появилось сообщение, что Горький заключил соглашение с Лонгом о книге, одним из авторов которой будет Сталин. После чего в Москве собралось заседание политбюро и решило дать задний ход. На этом в истории с биографией Сталина была поставлена точка. Аванс в 2500 долларов в соответствии с договором был уже перечислен, но Рей Лонг не стал требовать его возвращения, надеясь, что через год-другой сделка все-таки состоится.
Лучшего способа саботировать написание биографии нельзя было и придумать. Он попытался, поэтому упрекнуть его не в чем.
Когда в прессе начались нападки на Лосева, Алексей пришел в неописуемую ярость. Лосеву уже в 1922 году предлагали отправиться на “философском пароходе” в Германию, но он заупрямился. Вместе с женой Лосев тайно постригся в монахи, а подобные вещи Алексея всегда брали за душу. Нападки в прессе означали, что скорее всего человек уже арестован. И действительно, Лосева к тому времени приговорили к десяти годам. Обсудив с Катериной Павловной ситуацию, они нашли решение.
Алексей выступил в “Правде” с нападками против Лосева гораздо более грубыми, чем кто бы то ни было. Он удивлялся, почему профессор еще не повесился, писал, что такие, как Лосев, опоздали умереть, что они гниют и заражают воздух запахом гниения. А Катерина Павловна отправилась на строительство Беломорканала и как председатель Политического Красного Креста подала Ягоде ходатайство о досрочном освобождении Лосева, к тому времени почти ослепшего. И он был освобожден, жена его тоже, только в газетах об этом не писали. Тогда же с них была снята судимость. А профессора Алексей направил к лучшим врачам-офтальмологам.
У них сложилось разделение труда: если требовалось кого-то спасти, Алексей лягал его в прессе, а Катерина Павловна вытаскивала из лагеря. Будучи человеком гордым, Алексей не особо интересовался, что думают о нем люди. Его интересовало, что думает о нем Бог, в которого он не верил.
Я не знаю, быть может, тот хамский, калечащий души тон, который он ради маскировки позволял себе в “Правде”, причинял вреда больше, чем приносила пользы их деятельность по вызволению тех, кого он ругал.
Тем временем он добился, чтобы на полную силу заработало издательство “Academia”, выпускавшее, как когда-то “Всемирка”, шедевры мировой литературы и русской классики. Затеял серию тематических сборников с привлечением лучших современных писателей, например многотомную “Историю Гражданской войны”. Сталин согласился, хотя было ясно, что привлеченные Горьким авторы не будут восхвалять единственного Вождя, потому что во время Гражданской войны Сталин ничем особенным не отличился. Многие писатели за счет этой работы жили. Алексей прочитал тысячи страниц, исправлял, комментировал, редактировал; проделал гигантскую работу, но все это после его смерти куда-то пропало.
Сталин пошел на то, чтобы назначить Каменева директором издательства “Academia”. К тому времени он уже не раз был изгнан из партии и опять восстановлен. Его вернули из Сибири, и он выступил с очередной, четвертой или пятой, покаянной речью. Ему разрешили остаться в Москве, и Алексей так устроил, что на Малой Никитской, где мы тогда уже обитали, Каменев обменялся рукопожатием со Сталиным. У меня бы, наверно, рука отсохла. Каменева многие уважали за его эрудицию, а Алексей его даже любил и все время пытался спасти.
На Малой Никитской бывали многие: Ворошилов, Каганович, Киров, Орджоникидзе, Жданов, Бубнов, Буденный, Молотов и, пока была такая возможность, Бухарин. Из писателей, за исключением Ахматовой, Пастернака, Мандельштама и Пильняка, – практически все, в том числе Булгаков и Платонов, которых Алексей считал лучшими, рекомендовал их произведения зарубежным издателям и постоянно оправдывал их перед Сталиным. Он добился того, чтобы Бабель, которому четыре года не давали паспорт, смог поехать в Париж. И Бабель рассказывал там эмигрантам, что в Советской России Горький – второй человек после Сталина. Со стороны, может быть, так оно и выглядело. Как-то Сталин приехал к нам в сопровождении Молотова, Ворошилова, Кагановича и Бухарина, и тогда-то и прозвучали его слова о писателях – инженерах человеческих душ, а также впервые был упомянут социалистический реализм.
