– Почему? – Я не поняла, куда клонит подруга, и
нахмурилась.
– Потому что заботы о ребенке целиком лягут на твои
хрупкие плечи. Знаешь, что я тебе скажу, Анфиса? Никакой пользы от мужиков я не
вижу. Сплошное коварство и эгоизм. Ничего, мы своих детей сами родим и
воспитаем.
– Как мы можем их родить сами? – заволновалась я.
– Ну… тут без этих мерзавцев, конечно, не обойдешься, а
в остальном…
– Ромка не мерзавец, – обиделась я. – Просто
у него работа…
– Но муж он все равно никудышный, и это при том, что
Ромка далеко не худший представитель сапиенсов.
– Он не…
– У тебя еще совести хватает его защищать? Бросил нас в
трудную минуту…
– Ромка же не знает, что она трудная… если бы я
сказала…
– Если бы ты сказала, то через два часа тебя в деревне
уже не было бы. И на фига нам такое счастье?
Если честно, счастьем, с моей точки зрения, в настоящий
момент даже не пахло. Шмыгнув носом, я решила сосредоточиться на дороге и
выбросить мысли о муже из головы. Но воображение услужливо рисовало, как Ромка
раз за разом набирает мой номер, и вскоре мне стало казаться, что я не права,
то есть не совсем права. Я могла бы дать ему шанс. Я покосилась на телефон,
подумывая его включить, но Женька, словно прочитав мои мысли, сунула его в свой
карман.
– Надо быть твердой. Если не перевоспитаешь мужа в
первые пять лет совместной жизни, считай, самой придется перевоспитываться.
Пусть он помучается…
Я согласно кивнула, но червь сомнений терзал мою нежную
душу, настроение было безнадежно испорчено.
Добравшись до деревни, мы первым делом направились к дому
Ирины. Подъехав к калитке, увидели в соседнем дворе Валеру, вместе с отцом он
возился с каким-то ящиком. Подошел к калитке, дождался, когда мы выйдем из
машины, и крикнул:
– Привет!
– Здравствуйте, – неохотно отозвались мы, вовсе не
собираясь заводить с ним беседу. Увидев, что мы направляемся к дому соседки, он
вновь крикнул:
– Вы к Ирине? Она в город уехала.
– Давно?
– Утром, часов в восемь. Я ее и отвозил. Первый автобус
идет только в девять, а ей срочно надо было в город. А зачем она вам?
– Хотели кое-что уточнить, – неопределенно
ответила Женька.
– Кое-что? – не унимался Валера. – По поводу
трупа?
– Вовсе нет. Что, нам больше поговорить не о
чем? – обиделась я.
– Мы о цветах спросить хотели, – нашлась
Женька. – У нее такие цветы красивые.
– Ах, вот что… придется с этим подождать. Я думаю,
никакого особого дела в городе у нее нет, просто ее достали вопросами, вот она
и решила уехать.
Значит, в тот момент, когда мы въезжали в город, Ирина была
уже там. Теперь я очень жалела, что мы не встретились, хотя до той минуты была
уверена: разговорить Ирину будет не так просто.
С унылым видом мы вернулись к машине и поехали к себе,
наблюдая повышенное оживление в деревне. Граждане сбивались кучками у колодцев,
сидели у палисадников на скамейке и с интересом провожали нас взглядами. Стало
ясно, что недавние события все еще будоражат воображение населения и мы в
разговорах и домыслах занимаем не последнее место.
– Притормози, – сказала Женька, я сбросила
скорость, не понимая, что она задумала, пока не увидела на скамейке возле
девятого дома Патрикеева в компании Надежды Николаевны и мужичка в тельняшке.
Троица внимала художнику, соседу Лаврушина. Выставив вперед левую ногу и
простирая руку к слушателям, тот что-то с увлечением говорил, позой и
вдохновенной речью напоминая вождя мирового пролетариата.
– Анфиса, может, ему в самом деле жить негде? –
сказала Женька, имея в виду Патрикеева.
– Где-то он жил до сих пор, – пожала я плечами.
– Все равно как-то нехорошо получилось. Выгнали
человека из родного гнезда.
– Не преувеличивай.
– Не буду, но нехорошо. Давай его к себе
возьмем? – Я закатила глаза, а Женька потерла нос. – Чего ты? Я
полгода дом продать не смогу, пусть пока поживет. Вроде не чужой человек. Опять
же, мужик в доме. Он на вид неказистый, думаю, больше бутылки в день ему не
выпить, а такие траты наш бюджет выдержит. Что скажешь?
– Не знаю, – я пожала плечами, прекрасно понимая
Женькины чувства. В самом деле, как-то неловко получилось.
– Ромка твой не приедет, так сколько же нам еще у
соседей ночевать?
– Вдруг Патрикеев не согласится?
– Согласится. Пойду на мировую.
Женька вышла из машины, я на всякий случай последовала за
ней. При нашем приближении слушатели заметно напряглись, и только художник
продолжал ораторствовать с прежним пылом.
– За свои права надо бороться, – донеслось до нас.
– Ага, – кивнула Надежда Николаевна. – Вот
сейчас самое время, – и покосилась на Патрикеева. Тот при виде Женьки
испуганно поежился.
– Дядя Миша, – задушевно начала подруга, –
извините, что я с вами утром грубо разговаривала. И про магазин напрасно
сказала, что вам там делать? Идемте домой, все спокойно обсудим…
– Иди, Миша, иди, – подтолкнула его в плечо
Надежда Николаевна. – По хорошему-то всегда лучше. Не убьют же тебя.
Зря она это сказала, судя по физиономии дяди Миши, такого
развития событий он не исключал.
– Так я это… без претензий… оставила дом племяннице и
оставила. Хозяин, как известно, барин.
– Я с совершенно добрыми намерениями, – заверила
Женька.
– Иди уже, – еще раз подтолкнула его Надежда
Николаевна. – Может, чего и решите. Деваться-то тебе некуда.
Напутствуемый таким образом, дядя Миша подхватил рюкзак и с опаской
побрел к машине.
– Магазин в деревне есть? – спросила его Женька.
– Есть, как не быть.
– Поехали туда. Купим бутылку, отпразднуем счастливую
встречу.
Упоминание о бутылке отнюдь не успокоило Патрикеева,
подозреваю, он решил, что на уме у нас недоброе. Но в машину все-таки сел и,
как проехать к магазину, указал. Женька отправила его за бутылкой, дав денег,
вернулся он несколько повеселевшим.
