– Да-да, Кузьминична рассказывала. У нее, кроме вас да
мамы вашей, никакой родни не осталось. А на вашу маму она за что-то обижена
была. Вы уж простите, что я говорю об этом… Когда брат помер, я ей все
твердила, сыщи племянницу, помирать будешь, кому дом оставишь, кто тебе глаза
закроет да похоронит по-людски? А она мне «ты и похоронишь», но все-таки за ум
взялась и завещание написала. Когда она в больнице была, я хотела вас сыскать,
но она ни в какую, говорит, почто я ей, чужой, считай, человек? Возле меня
сидеть, тоску гонять да ждать, когда помру? Она упрямая была, страсть. Так я ее
и не уговорила. Вот помру, твердит, получит она дом в наследство, может, и вспомнит
тетку добрым словом. Мать ее покойная очень не хотела, чтоб дом в чужие руки
попал. Дому-то, почитай, сто пятьдесят лет. И бабка Дарьина здесь жила, жалко в
чужие руки отдавать. Уж я, говорит, родной душе оставлю, а там как хочет, пусть
продает. А может, говорит, сама ездить будет на лето, деток вырастит, и дом еще
постоит.
Женька при этих словах едва не прослезилась, должно быть,
представив себя здесь с детками и устыдившись, что собиралась сбыть с рук
родовое гнездо подороже.
– Далековато сюда на выходные ездить, – влезла я,
желая привести Женьку в чувство. Дом мне нравился, но ремонт влетит подруге в
приличную сумму, которой у нее нет, опять же, пока детки не появятся, ездить с
ней сюда придется мне, а у меня есть своя дача и Ромка, которому эта идея
совсем не придется по вкусу.
– Оно понятно, – кивнула Ольга Степановна. –
Хотя москвичи ездят… Дело хозяйское, продавать или нет. Я уж так, к слову.
Привыкла Кузьминична к дому-то, я сколько раз ей говорила, почто тебе такая
махина, продай, купи поменьше, забот никаких, и самой-то спокойнее, а она
твердит: здесь родилась, здесь и помру. Вот так… Заговорила я вас, –
женщина поспешно поднялась со стула. – А вы с дороги, отдохнуть надо. Если
что понадобится, я тут, неподалеку, пятый дом, вы, поди, видели, когда ехали,
синей краской крашенный. Если помощь какая нужна, так я с удовольствием.
– Ольга Степановна, – косясь на Женьку, решилась я
задать вопрос. – Мы дом осматривали, так одна дверь почему-то заколочена.
– Это еще Лева покойный заколотил. Там пол провалился.
Подгнил пол совсем, Кузьмич пошел да ногой промеж досок застрял, чуть не сломал
ногу-то. Вот и заколотил, чтоб, значит, не ходить туда. За таким домом смотреть
надо, а на ремонт денег-то не было, так, залатает кое-как… Нанимать дорого, а
сам-то Лева не особо рукастый был. А уж как помер, так и вовсе беда,
Кузьминична сама-то что сделает? Вон забор упал совсем, доски на крыльце менять
надо… так уж доживала подруга моя, как есть, царство ей небесное.
– А кем ее брат работал? – спросила Женька.
– Зоотехником, здесь, в совхозе. Потом на инвалидность
вышел, сердце у него прихватило, дали группу. А Кузьминична-то в правлении
работала, тоже по инвалидности на пенсию пошла. Ноги у нее болели очень, в
последнее время ходить стало совсем тяжело. Огород запустила, сил не было
работать. На второй этаж уже не поднималась, только первым пользовалась. Ой, я
ведь вам сказать забыла: и газ, и воду я перекрыла на всякий случай. Сейчас
покажу. Тут газовая колонка. Пользоваться умеете?
Мы вторично совершили экскурсию по первому этажу, на этот
раз под предводительством Ольги Степановны. Все показав и объяснив, она вместе
с нами вышла на улицу. Ольга Степановна собралась домой, а мы отправились за
вещами. Женька продолжала болтать с соседкой, а я решила перегнать машину ближе
к крыльцу и с этой целью попыталась открыть ворота. Это оказалось нелегким
делом. Я навалилась плечом, а ворота подозрительно накренились, готовясь
рухнуть. Так бы, скорее всего, и вышло, не вмешайся соседка.
– Вы бы их не открывали, упадут, не ровен час, вместе с
забором. А машину можно у меня поставить во дворе, там и навес есть. Зять,
когда приезжает, свою машину ставит.
Предложение показалось мне разумным. Выгрузив из багажника
вещи, мы перенесли их в дом, закрыли калитку и вместе с соседкой перегнали
машину, поставив ее под навесом. Ольга Степановна предложила нам зайти в дом,
выпить чаю, но мы отказались, сославшись на дела. Простились с ней и бодро
зашагали по тропинке, любуясь панорамой реки.
– Знаешь, Анфиса, – со вздохом заметила
Женька. – По-моему, разбрасываться родовыми гнездами действительно глупо.
Что скажешь?
– Скажу, что у тебя на неделе семь пятниц.
– Нет, в самом деле. Лес, речка рядом, опять же какой
ни на есть, а собственный парк. Детям будет где поиграть.
– Прежде чем детей заводить, не мешало бы выйти замуж.
– Можно завести детей и без мужа.
– Это не твой случай, – отрезала я.
– Почему не мой?
– Потому что гладиолус.
– Вечно ты со своими глупостями. Интересно, моя
прабабка тоже здесь жила?
– Наверное. Ты же сама слышала: дому сто пятьдесят лет.
– Вот именно. А ты говоришь – продать.
– Я говорю? – возмутилась я.
– А кто?
Я махнула рукой, не желая спорить, по опыту зная, что это
бесполезно. Мы вернулись в дом. Пока Женька разбирала сумки, я позвонила мужу.
– Как наследство? – проявил он интерес.
– Произвело впечатление. Евгения Петровна собирается
здесь детей растить.
– У нее есть дети? – удивился Ромка.
– Надеюсь, когда-нибудь будут.
– Дожить бы до счастливого мига ее материнства. Только
пусть сначала замуж выйдет, не то ее дети будут околачиваться у нас, я этого не
переживу.
– Не драматизируй. А вообще мне здесь нравится. Лес,
речка и дом такой… необычный, – я с трудом нашла подходящее слово.
– Чем необычный? – спросил Ромка.
– Старый. Соседка сказала, ему сто пятьдесят лет.
Представляешь? Чего он только не повидал…
– Да уж… ладно, я рад, что тебе там нравится. Отдыхай,
набирайся впечатлений. И жди меня.
– Конечно, милый, – мурлыкнула я, и мы простились.
– «Конечно, милый», – передразнила Женька. –
Назвать Ромку «милым» можно только в припадке буйного великодушия. Аллигатор.
Нет. Кинг-Конг.
– Прекрати говорить гадости о моем муже, –
возмутилась я.
– И за что ты только его любишь? Должно быть, в Ромке
масса скрытых достоинств, которые глазами не увидишь.
– Женя, – фыркнула я.
