— А затем уничтожь то, что ты создал.
Я думал, что ослышался. Но она сказала именно это. В ее глазах плясали черти.
— Не надо рвать бумагу. Ты должен уничтожить это здание так же, как и создал его. Для этого возьми второй лист и придумай, как наиболее безжалостно разрушить свое творение. И нарисуй руины. Если что-то после этого в тебе не изменится, то я — плохой учитель. Можешь больше ко мне не приходить.
Но и я, и она знали, что она — учитель, каких поискать. Я принял ее вызов и начал рисовать свое здание.
10
Я очень серьезно отнесся к этому заданию. Элена показывала пути, которые были мне жизненно необходимы. Под ее руководством воцарилось странное спокойствие, и я думал, что не потеряюсь: ни в себе, ни в жизни.
Но здание я начал рисовать не только из-за нее.
Я испытывал острую необходимость сконструировать что-то по собственному плану. Знал, что работа будет долгой и кропотливой. Не только потому, что замысел имел весьма зыбкие очертания. Мне, при всей моей неожиданной способности к рисованию, все равно не хватало навыков, чтобы воплотить то, что я задумал. Поэтому сначала нужно было дать руке освоиться.
Я начал с того, что срисовывал различные архитектурные строения на бумагу. Я рисовал фасады дворцов и музеев мира или же современные небоскребы. Бумаги было испорчено много. Иногда я забывал о святом правиле: не лезть с ходу в детали. Иногда рисунок просто не шел.
Но в общем и целом я делал то, о чем она говорила: набивал руку.
Мама периодически заходила ко мне в комнату, выглядя очень счастливой. Мое внезапное увлечение было пока довольно бесполезным, но ей нравилось, что я не шатаюсь по дворам, пугая кошек. Она любила заглянуть мне через плечо и так же тихо удалиться. Я, как всегда, мало что объяснял, кроме того что Элена учит меня рисовать.
Однажды, когда я совсем ушел с головой в архитектуру церкви Рейкьявика, она снова подошла ко мне. Я чувствовал спиной ее присутствие, но ни на что не хотел отвлекаться в тот момент. Процесс внезапно пошел очень споро, я буквально оживлял эту монументальную конструкцию карандашом.
Ее пальцы слегка сжали мое плечо, и как сквозь сон донесся ее голос:
— Молодец… Ты такой молодец.
Мне всегда казалось странным, что родители умудряются гордиться самыми ничтожными достижениями своих детей так, словно те подарили миру эликсир вечной жизни. Я пока ничего не добился для того, чтобы меня хвалили. Даже такая мелочь меня смущала.
Элена превратилась в святую в нашем доме. Но однажды мама заметила с еле заметным неодобрением, что почему-то чужую женщину я слушаюсь больше, чем ее.
Таким был октябрь: полным грандиозных архитектурных сооружений. Мои заброшенные стройки больше меня не интересовали. Они были словно застывшие во времени станции между мирами. Они останутся недостроенными навечно. Обитая в их заброшенных стенах, я обретал эти стройки уже внутри себя. Пора было уходить от них к другим зданиям.
Однажды, идя по улице после очередного дополнительного занятия по математике, я вдруг увидел, что на заборе какого-то дома сидит Дэн. Он ничего не делал: видимо, кого-то ждал. Голова вжалась в воротник куртки, а плечи были приподняты. В тот день дул сильный холодный ветер.
Я затормозил, не зная, то ли пройти мимо (мы ведь не разговаривали), то ли все-таки заговорить. Дэн заметил меня и тоже замер. Похоже, в его голове крутилась та же дилемма. Я поровнялся с ним и невольно замедлил шаг.
— Эй…
— Эй, — эхом повторил он. — Здоро́во.
— Привет.
Он быстро смерил мое уже заживающее лицо оценивающим взором и сказал:
— Слушай, а кто тебя отделал-то так?
— Да неважно.
Мы помолчали, а ветер завихрялся вокруг с легким завыванием.
— Это что, наши футбольные ослы? — наконец поинтересовался он.
— Ну да, они.
— Уроды.
— Полнейшие. Ты… что тут делаешь?
Дэн поскреб затылок и ответил:
— Да так… жду девчонку. Только она, похоже, уже не придет. Или это норма — опаздывать на час.
Я вспомнил, что, когда мы дружили, он постоянно бегал на свидания с какими-то девушками, а потом давал каждой смачную оценку, типа «ватрушка-недотрога», «экофрик», «баба-робот» и так далее… Я вдруг подумал, как же давно это было.
И непроизвольно улыбнулся. Дэн тоже пустил косую ухмылку.
— Как баскетбол?
— А я бросил. Все равно все разбежались в сентябре по другим секциям. Не прижился он у нас. Сейчас у меня тай-бо.
— Круто.
— Хочешь заглянуть? — вдруг заржал он. — Тебе пригодится с твоими вечными врагами…
— У меня нет врагов. Как-то сами пропали. А если есть, то я о них не знаю.
Дэн лишь хмыкнул. Затем слез со стены и сказал:
— Да ну ее, дура какая-то… не буду больше ждать. Ты куда?
— Туда. — Рука неопределенно махнула вперед.
— Значит, домой, — понял он, — я с тобой, до остановки…
И мы пошли вместе по щербатому тротуару, периодически пиная какую-то банку, которая каталась под ногами. Мы просто валяли дурака и по прошествии нескольких месяцев не изменились. Дэн был тем же. Болтал обо всем подряд, отпускал непристойные шуточки и глазел на проходящих мимо девушек.
Наконец мы добрели до остановки, и там он остался.
— До завтра? — спросил я.
— Точно, — кивнул он, — и это…
Я вопросительно поднял брови.
— Если что… — он чуть понизил голос, как если бы нас кто-то мог слышать, — можем навалять этим кретинам вместе.
Я рассмеялся и ответил:
— Они того не стоят. Или тебе тай-бо негде применить?
— И это тоже.
— Пока…
— Бывай.
И я пошел своей дорогой. На душе стало вдруг легко, как если бы чья-то рука вдруг разжалась, отпуская на волю тревоги. Упрямый, добродушный и отходчивый парень. Такой он, Дэн.
11
В следующую субботу лил дождь, вымывая из города остатки лета. Деревья уже были голыми и тянулись в небо пустыми ветками. Я, как всегда, забыл зонт, а трикотажный капюшон не спасал.
Я вошел в ее дом, оставляя за собой грязные следы. Дверь квартиры неожиданно оказалась приоткрытой. Я переступил порог и захлопнул дверь. Внезапно из ванной комнаты донесся ее мелодичный голос:
— Заходи, Сергей. Я сейчас…
Я разулся и скинул с себя капюшон.
— А что если бы это был не я? — крикнул я ей.
— Я знала, что это ты.
