— Нам недавно задали написать сочинение. Что-то типа: каким вы видите мир будущего…
— И что ты написал?
— Ничего хорошего. Сказал, что все умрут или сойдут с ума. Я написал, что не вижу никакого будущего, потому что это несуществующее измерение времени.
— Ты весельчак.
— Еще какой.
Мы остановились около другой картины, где ангелы с металлическими крыльями молились статуе гигантского змея: возможно, того самого, что плыл под водой. Аллегория на идолопоклонничество или что-то в этом роде. Над статуей змея всходило солнце, и это была единственная светлая картина.
Она называлась «Бог».
— Странно, что Бог — змей… — заметил я. — Обычно говорят, что человек создан по образу и подобию Бога. Если продолжать эту аналогию, то они должны молиться какому-то… верховному ангелу.
— А ты не задумывался над тем, что не Бог создал людей по своему образу, а люди — его по своему? Не думал, что Бог — возможно, лучшая человеческая мечта?
Каждый раз, когда Элена говорила, я чувствовал, будто попадаю в иное измерение. Она открывала мне новые грани реальности.
— Кому же молятся они? Настоящему Богу?
— Да, — она слегка кивнула, — в этом мире настоящий Бог — это змей, символизирующий время, бесконечность и мудрость. Он непохож на тех существ, которые населяют Землю после людей. Не они его создали. Он был всегда. Это признание силы за пределами человеческих возможностей. Ее истинная природа отлична от людей. Бог… непохож на нас, — с нажимом произнесла она и снова улыбнулась мне.
— И вы спародировали здесь людские представления о добре и зле, — заметил я. — Ангелы, создания света, молятся змею, символу первородного зла… Все, что было разграничено в людскую эпоху, слилось в одно целое в этом мире… мире без людей.
— Ты внимательный, — сказала она с одобрением в глазах.
Это было чертовски приятное ощущение — понимать, что она хвалит меня. Я восхищался ее талантом и личностью.
Мы двинулись дальше, и по пути она взяла у пробегавшего мимо официанта бокал с красным вином. Беседа продолжилась.
— Так почему ты написал такое мрачное сочинение?
— У меня было скверное настроение.
— И в чем причина?
— Ну-у-у… их много. В шестнадцать лет вся жизнь — одна большая проблема.
— Понимаю.
— Правда?
— Мне ведь тоже было шестнадцать.
— И… что вы делали? — осторожно спросил я, боясь, что вопрос вдруг окажется слишком личным.
Элена скользнула по мне очередным эфемерным взглядом:
— Я рисовала целыми днями. Периодически сбегала из дома к океану и слушала звуки природы. Человек не может жить без воды, думала я тогда. А теперь вот живу в городе, у подножия гор. Океана тут нет и в помине.
— Что вы здесь потеряли? — не выдержал я.
— Моя мать отсюда. Она и жила в том доме, где ты был. В прошлом году я работала над одним проектом в вашем городе и решила остаться подольше. В конце концов, мои корни отчасти отсюда. Несмотря на то что я выросла в другой стране, я всегда думала по-русски. Да и здесь не так плохо, как тебе кажется.
Я смерил ее недоверчивым взглядом, а она вдруг рассмеялась.
— А, пришел мой старый друг, — вдруг сказала она, глядя куда-то сквозь меня.
Я обернулся и увидел, что к нам идет высокий седовласый мужчина в сопровождении двух разодетых дам. Элена невесомо коснулась моего запястья и сказала:
— Я поздороваюсь с ними. А ты иди, перекуси…
Ее глаза мягко мигнули мне с уже знакомым выражением благосклонности и загадки.
Она плавно откололась в сторону новоприбывших гостей. Мужчина в первую очередь расцеловал ее в обе щеки, а Элена приятно им всем улыбалась и что-то живо говорила. Я так и не понял, являлась ли наша беседа жестом вежливости или ей и впрямь было интересно болтать с побитым мальчиком, случайно попавшим на ее праздник.
Оставалось бродить по залу дальше. Я съел какой-то бутерброд меньше моей ладони. Без Элены выставка вдруг стала не такой интересной. Все картины я посмотрел, а общаться с кем-то из здешних людей было проблематично. Я надеялся, что она вернется ко мне, но Элена кочевала от одной группы к другой, вызывая везде бурю восторга. Я слышал, как она говорила на разных языках: на безупречном английском, русском и еще одном журчащем языке — наверное, это был португальский.
В груди свербило странное чувство, и я даже нашел ему верное слово: «ревность». Мне хотелось, чтобы Элена общалась только со мной. Но она принадлежала всем гостям, а я пожирал ее аккуратно подстриженный затылок голодными глазами, сам не понимая, что на меня нашло. Изредка наши глаза пересекались, и она улыбалась мне со спокойным дружелюбием.
Помня, что обещал вернуться домой пораньше, я неохотно отправился к выходу. Элена опять с кем-то оживленно болтала, и было неудобно отрывать ее, чтобы попрощаться. Я надеялся, что у меня еще будет шанс ее увидеть.
Внезапно, когда я уже был у выхода, она окликнула меня, стоя в распахнутых дверях выставочного зала:
— Сергей!
Эхо ее голоса разлетелось по стеклянному холлу.
Я обернулся.
— Хочешь выпить кофе со мной на следующей неделе?
— Да… с удовольствием, — не скрывая своей радости, ответил я.
Элена кивнула с довольной усмешкой.
— Отлично. Приходи в субботу. В одиннадцать. Адрес помнишь?
— Помню.
— Ну, увидимся.
И она скрылась в зале.
«Идеальный затылок», — промелькнуло в голове.
7
Я по-прежнему торчал под домашним арестом, и это давалось тяжело. Жизнь дома означала либо уход в компьютер, либо присутствие в квартире телесной оболочкой. Я пробовал что-то приготовить, но только испачкал плиту. Чтение немного спасало, но нельзя читать все время, как и учиться. Донимать кота тоже надоело.
Поэтому субботы я ждал, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. Мама же отнеслась к встрече с легким подозрением.
— Что ей нужно от тебя?
— Просто пообщаться. Почему сразу нужно?
— Я не представляю, что общего может быть между женщиной ее возраста и подростком вроде тебя…
— Да много чего. Искусство, например.
— Мне это не нравится. Это просто… странно.
— Конечно, она педофилка и насилует мальчиков.
— Я этого не говорила.
— Но подумала.
— Хватит передергивать…
— К тому же… — начал я, вдруг на ходу придумав достойную причину, — она работает с компьютерной графикой. Все ее картины большей частью цифровые… И я подумал, что тоже мог бы этому поучиться. Может, она что-то посоветует?
