Ее взгляд тем временем упал на мои руки.
— Эй, ты что, без перчаток ходишь?
— Ну да.
— Руки надо мазать кремом, — деловито сообщила она, хватая мою ладонь и щедро выдавливая на нее что-то белое. — Давай втирай. А то потом как наждачка будут…
Обилие витавших здесь ароматов полностью лишало способности сопротивляться.
— Да скоро уже тепло будет, — хило противился я, и тогда она сама размазала крем по моей шершавой руке.
Мы снова посмотрели друг на друга, и стало как-то странно. Она вдруг смутилась и закруглилась:
— Ну, в общем… имей в виду.
— Хорошо, — кивнул я. — Я рассчитаюсь?
Меня подвели к кассе, и я заплатил за набор.
«Минус десять твоей фантазии», — сказал себе я, получая в руки нарядный пакет с лавандовыми полями.
Алина проводила меня до двери, а затем вдруг резко выпалила:
— Если что, заходи… просто так.
Я удивленно на нее посмотрел, она махнула мне и ушла к новому покупателю.
«Забавно», — только и подумал я.
7
Мама рассматривала набор с легкой растерянной улыбкой. Все выглядело очень красиво — они знали упаковочное дело в этом своем «Прованском саду». Алина наложила туда еще каких-то лепестков и прилепила их фирменную открытку с поздравлением, которую я коряво подписал.
— «Марокканская роза»… — с интересом произнесла она.
— Сказали, выгодно оттеняет зрелую красоту, — не удержался я от ремарки. — Ну… не знаю, просто подумал, женщины такое любят.
— Замечательный подарок! — воодушевленно ответила она.
Позже выяснилось, что отдушка ей не понравилась, но об этом она никогда не сказала. Я понял это по тому, что из набора мы использовали только мыло в виде розочки. Все остальное затерялось где-то на ванных полках…
Мы сидели за столом, царила неловкая пауза. Несколько последних месяцев ожесточенной ругани вдруг сменились тишиной, в которой нам нечего было сказать друг другу. А день выдался солнечным, и снег грязными ручьями потек куда-то вниз…
— Как дела в школе? — спросила она.
— Нормально, — уклончиво ответил я.
— Учеба? Справляешься?
— Сойдет.
Я, как всегда, был очень «разговорчивым». Но я не понимал, как можно просто сидеть и рассказывать обо всем. Мне сложно давалось говорить откровенно даже о таких повседневных вещах, как погода или школа. Этого я в себе не понимал и оттого молчал еще больше.
— Ты ходишь на спорт какой-то?
— Записался в секцию баскетбола. А как ты узнала?
— Уже две недели подряд нахожу в корзине для белья твою спортивную форму, — снисходительно хмыкнула она. — Тоже мне загадка. Ну, спорт — это хорошо. Молодец.
И мне хотелось иногда спросить ее: «А что ты думаешь о наших с тобой колючих отношениях? Ну, кроме того, что я — ходячая проблема, а все дети как дети?». Есть мысли, которые человек подпускает к себе только наедине с собой. И они самые важные. Но максимум, на что я был способен, так это спросить, что у нее на работе.
И она рассказала бы мне долгую историю про какие-нибудь судебные тяжбы, которые ничего мне не сказали бы о ней. А задать вопрос напрямую я не мог.
Иначе получился бы откровенный разговор.
— Есть хочешь? — спросила она.
— Нет вроде…
— Предлагаю пойти в твой любимый торговый центр и съесть пиццу с грибами, которую ты так любишь.
— Мам, это же не мой день рождения.
— Ну, я тоже съем немного.
Она хотела провести со мной время. В свой же день рождения, на моих условиях. Такие я ставил в детстве, взимая взятки в виде фастфуда. Я вспомнил, что пытаюсь быть лучше.
— Да, пошли. Только возьмем то, что ты захочешь.
8
У нее были сложные пищевые предпочтения. Очень многое она не могла позволить себе из-за больного желудка, а то, что могла, выбирала с излишней придирчивостью. Поэтому вместо фастфуд-забегаловки мы выбрали дорогой ресторан вдали от фуд-корта, где из еды воротили такие произведения искусства, что потом было жалко есть. Но это меня устроило. В фуд-корте обязательно попались бы одноклассники. Никто не хочет светиться где-то с родителями.
А в таких заведениях они не бывали.
Она заказала какие-то морепродукты, и мы пытались общаться. Выходило не очень складно.
— Зачем ты куришь?
— Я не курю.
— А зачем ты врешь?
— А зачем ты спрашиваешь, если знаешь правду и знаешь, что я совру?
— Так ты можешь сказать мне причину?
— Просто. Многое в этом мире делается без особой цели.
— Я даю тебе карманные деньги не на сигареты, понимаешь?
— Мам, давай сменим тему.
Беседа опять скатывалась в ссору. Я уже поглядывал на часы, а официант все не торопился. Я не мог долго находиться в ее присутствии: все казалось избыточным и во всем возникали перехлесты. Разговор оборачивался ссорой, а невинная реплика превращалась в хамство.
— Ты ничего мне о себе не рассказываешь, — с заметной печалью сказала она.
— Потому что у меня ничего не происходит.
— Что же должно произойти, чтобы ты хоть что-то рассказал? Мне иногда кажется, что ты как чужой в своем доме. Вернее… хочешь быть чужим.
Я глядел на ее усталое лицо: она выглядела моложе своих лет. Ей давали тридцать восемь навскидку. Но в чертах было много тяжести. Такое выражение образуется с возрастом от глубоких переживаний, и его уже невозможно спрятать за дежурной мимикой. Стоит только человеку остаться наедине с собой, как все сползает, как краска, и остается лишь одна грустная гримаса.
Мне хотелось обнять ее и попросить прощения за мое безобразное поведение: скрытность, грубость, курение — и за то, что демонстративно отсекал ее от своей жизни. Но на такой шаг я не мог решиться. Истинная трусость — в таких вещах.
— Спроси у меня все что хочешь.
Не это надо было, конечно, сказать. Я словно оказывал какую-то милость.
— У тебя есть девушка? — мигом спросила она.
Я вытаращился, менее всего ожидая услышать такой вопрос.
— Нет.
— А нравится кто-нибудь? — с пристальным взором осведомилась она.
— Нет!
Она поскучнела. Принесли креветки с овощами и рисом. Все дымилось и вкусно пахло.
Мы чокнулись. Она взяла белое вино, мне налили кока-колы по детскому тарифу.
— За тебя.
