Он слышал голос своей матери, она просила его проснуться. Другой голос – Бернард не узнал его, какой-то мужчина – звал его по имени. Спрашивал, слышит ли он его. «Открой глаза, Бернард».
Что-то пищало, что-то издавало вздохи, вокруг было много разных звуков.
И Шон – Шон был здесь. Держал его руку, шептал ему: «Держись, не уходи».
Бернард хотел уйти. Он хотел, чтобы замолкли все звуки, все голоса. И чтобы прекратилась боль. Он хотел, чтобы все закончилось и чтобы все оставили его в покое.
Джек
Сука. Чертова сука. Смотрела на него так, словно он был куском дерьма, прилипшим к подошве ее ботинок. Что рассказывает про него Пэм? Какую отраву она распространяет? Он поддал газу, свернув на дорогу, ведущую к дому Кармел. Может быть, с училкой ему повезет больше. Нужно было начать с нее – училка наверняка об этом только и мечтает. Каждый раз при встрече, когда Пэм не видела, училка строила ему глазки.
Он остановил машину перед домом и сделал три глубоких вдоха. «Сейчас успокойся. Соберись». Голова все еще болела из-за похмелья.
Но можно было не успокаиваться. Никто не ответил на звонок. Машины во дворе не было, никаких признаков чьего-либо присутствия.
Через полчаса, в доме матери Пэм, шурин сообщил ему, что в течение последней недели они не видели Пэм. Да, насколько им известно, она уехала из Килпатрика. Нет, у них нет ни малейшего представления о том, куда она могла поехать. Все было произнесено сухо, без эмоций. При этом взгляд Конора был зафиксирован на чем-то, что находилось за плечом Джека, а на плече Конора висел дробовик.
Теща Джека, которая обычно выходила, чтобы поздороваться, на этот раз не появилась.
И не появилось никаких новостей о Пэм. Может быть, она действительно уехала из города.
Он поехал обратно, крепко сжимая зубы каждый раз, когда автомобиль наезжал на яму. Проехал мимо дома Кармел – никакой машины.
По дороге домой остановился у винного магазина и, как только зашел в дом, сразу же открыл бутылку виски. Сейчас ему необходимо поправить здоровье.
В тот момент, когда он опустошал пятый стакан и прокручивал в голове разговор с Мэй О’Каллахан, Джек вспомнил, где уже видел ее синий велосипед. Вчера около дома Кармел, когда он туда приходил – Джек готов был в этом поклясться. Та же корзинка спереди. Он вспомнил, что тогда эта корзинка и привлекла его внимание.
А это означало не что иное, как то, что в тот момент Мэй находилась в доме и не открыла дверь, когда он позвонил.
Он нахмурился, пытаясь справиться с шумом в голове и прийти к логическому выводу. Итак, почему Мэй не открыла дверь? Какая у нее могла быть причина? Что она пыталась спрятать от него?
Что или кого?
Пэм находилась там с ней, сейчас он был в этом абсолютно уверен. Они обе были внутри, слушали, как он звонил в звонок. Возможно, даже наблюдали за ним, когда он уходил. Наверное, смеялись над ним, над тем, как они его одурачили.
Он почувствовал, как внутри зарождается ярость. Они сговорились, эти три сучки. Водят его за нос, врут ему, пытаются его запутать. Думают, им удастся его одурачить.
Он плеснул в стакан виски. Пэм все еще в Килпатрике, она никуда не уехала. Его просто пустили по ложному следу.
Ладно. Сегодня он уже никуда не пойдет, он уже достаточно набегался и чертовски устал.
Завтра он ее найдет.
Пэм
Она смотрела, как он шел обратно к машине. На нем были зеленая рубашка, которая ей нравилась, и самые старые голубые джинсы. Щетина, которая обычно уже появлялась у него в это время дня, оттеняла подбородок. Волосы были темными, густыми и взъерошенными. Если бы она встретила его на улице, не будучи с ним знакомой, то подумала бы: «Этот парень явно не грубиян». Ее всегда привлекали брутальные мужчины.
Когда машина отъехала, Конор вернулся на кухню. Пэм услышала, как он сказал:
– Он уехал.
Она знала, что дробовик, который держал Конор, разговаривая с Джеком, не был заряжен. Брат никогда не держит его заряженным.
Мать ответила:
– Слава богу. Позови Пэмми, хорошо?
Конор прошел через кухню и открыл дверь в прихожую, а потом произнес:
– Пэм?
Она крикнула:
– Я спущусь через минуту.
Она посмотрелась в зеркало в ванной комнате. Ее лицо ничего не выражало. Она вспомнила те времена, когда Джек приезжал сюда каждое воскресенье на обед. Вспомнила, как он говорил ее матери, что никогда в жизни не пробовал такого яблочного пирога. Вспомнила, как он уходил рыбачить вместе с Конором. Это было всего две недели назад.
И они ни о чем не догадывались, ни мать, ни брат. А как они могли догадаться, если Пэм никому не признавалась, даже себе?
Слезы матери, когда Пэм рассказала ей о том, что потеряла ребенка, он мог бы стать ее первым внуком… Пэм, наверное, сошла с ума, если решила сбежать в Корк, как будто это она во всем виновата. Может быть, мама права? Может быть, стоит сообщить в полицию?
Нет, Пэм не могла это сделать. Она не могла так с ним поступить. Это же был Джек, которого она поклялась любить и почитать до конца дней своих. Она не могла так поступить.
Она вытерла глаза и начала спускаться вниз. На полпути она почувствовала запах ветчины и поняла, что очень голодна.
Мэй
Женщина за стойкой ресепшен сказала, что ее не пустят в палату интенсивной терапии, но если она позвонит в звонок на двери, то кто-нибудь ей подскажет, там ли Шон.
Шон вышел, он выглядел очень несчастным. Бледный, глаза красные. Он сжимал и разжимал кулаки, когда сообщал Мэй о том, что Бернард все еще без сознания.
– Они не могут мне сказать, придет ли он в себя… – Он поднял руку и прижал ее ко рту. – Он должен прийти в себя до… – Он замолчал и тяжело вздохнул.
– Шон, мне так жаль! Я могу что-нибудь сделать? – Мэй знала, что он отрицательно покачает головой, знала, что он ни о чем не может думать, кроме как о Бернарде. Она протянула ему сверток, завернутый в фольгу. – Вот, я приготовила несколько сэндвичей, в них только сыр и ветчина.
Глаза Шона наполнились слезами.
– Спасибо.
– Я сделаю кофе? Тебе нужно что-то выпить.
Но он уже отвернулся от нее.
– Спасибо, Мэй. Я должен вернуться обратно на случай, если…
Он пошел прочь, возвращаясь на свой пост, держа в руке серебристый сверток. И Мэй сомневалась, что он вообще развернет этот сверток.
На случай, если Бернард проснется.
Сердце Мэй болело за него. Она ничего не могла сделать, никто сейчас не мог ничего сделать, до тех пор, пока Бернард не откроет глаза.
